Если бы де Сад был повинен только в негуманном отношении к девицам легкого поведения, вряд ли его стали бы наказывать. Но основным обвинением было богохульство, а согласно уголовному законодательству того времени святотатство считалось достаточно серьезным проступком, и если бы не знатное происхождение, маркиз мог бы поплатиться за него головой, как это случилось с шевалье де ла Барром, о деле которого с гневом писал Вольтер. Шевалье якобы не снял шляпу перед религиозной процессией, богохульствовал, а потом признался под пыткой, что в ночь на 9 августа 1765 года изрезал деревянное распятие, стоявшее на мосту в Абвиле. По приговору суда шевалье должны были вырвать язык, отрезать правую руку и сжечь живьем, но парламент Парижа, рассмотрев прошение осужденного, смягчил приговор, заменив сожжение отсечением головы. Помиловать шевалье король отказался, и 1 июля 1766 года двадцатилетний молодой человек был казнен.

За две недели пребывания в стенах Венсена маркиз, кажется, осознал, какой опасности он подвергался, а осознав, принялся писать письма, в том числе и начальнику полиции Сартину. Именуя себя «несчастным, сбившимся со стези добродетели», де Сад ненароком упомянул о некой «книге», якобы вышедшей в июне месяце, которая, как считают, вполне могла быть непристойной книгой самого де Сада, отрывки из которой он зачитывал Жанне Тестар. Если де Сад действительно еще до первого своего заключения успел издать некое анонимное сочинение, если в 1768—1769 годах он сумел продать кое-какие свои рукописи, причем продать не только во Франции, но и в Голландии, значит, он не устоял перед искушением увидеть свои произведения напечатанными. Правда, издал он их анонимно, чтобы не портить аристократическую репутацию, но тем не менее поступок этот ясно свидетельствует о его страсти к писательству. А зная, что излюбленными темами маркиза являлись наслаждение и отрицание Бога, можно предположить, что в первых его публикациях порнографические пассажи чередовались с критическими, и объектом критики выступала, скорее всего, религия. Тогда становится относительно понятно, почему на фоне всеобщего разложения нравов, при необычайной популярности розог в деле повышения потенции кавалеров, равно как и содомских сношений, именно либертен де Сад пострадал от правосудия за свои удовольствия. Перо де Сада всегда отличалось язвительностью и прямолинейностью.

Несколько цифр: согласно полицейской статистике, в 1725 году в Париже насчитывалось примерно двадцать тысяч содомитов, а в 1785-м их уже было вдвое больше.

Сартину еще не раз доведется отведать проклятий маркиза: в письмах из Венсена де Сад станет называть его и «ядовитым грибом», и «любителем лизать королевскую задницу», и «бастардом Торквемады», хотя в сущности Антуан Габриэль де Сартин (1729—1801) был не самым худшим начальником полиции, а, наоборот, одним из лучших. Он сумел так поставить дело, что к нему за советом обращались великие европейские императрицы Екатерина II и Мария-Терезия. Он успешно боролся с уголовной преступностью, поставил на улицах Парижа фонари, построил зерновой рынок, организовал бесплатные курсы рисования для бедных детей и, говорят, даже придумал игру в рулетку в том виде, в каком она дошла до наших дней. Но таков уж был господин де Сад: всех, кто не угодил ему, он поливал грязью, не задумываясь о том, справедливы его обвинения или нет.

В Эшофуре де Сад проживал в кругу семьи и под постоянным надзором инспектора Луи Марэ. Каждый день приносил Донасьену Альфонсу Франсуа новые свидетельства искренней и нежной любви жены, однако маркиз томился от скуки, и даже смерть своего новорожденного первенца не произвела на него никакого впечатления: он вздохнул, развел руками и тотчас забыл, поглощенный единственной мыслью — поскорее вырваться в Париж, где, по словам Луи Себастьяна Мерсье, «всему находят оправдание — даже пороку». Именно к пороку Донасьен и стремился. Поэтому, когда 11 сентября 1764 года король наконец освободил де Сада от поднадзорного проживания в Эшофуре, тот стрелой помчался в столицу и развил там бурную деятельность. В замке Эври, принадлежавшем дяде его жены, он поставил несколько любительских спектаклей, в которых приняли участие многочисленные родственники семьи Монтрей, писал стихи и куплеты.

Вновь получив возможность свободно передвигаться, Донасьен отправился в Дижон, где ему предстояло вступить в должность наместника. Приехав в город, он выступил в парламенте с благодарственной речью за оказанное доверие, позволившее ему занять столь почетную должность, и пообещал во всем равняться на достопочтенных магистратов. Но разве де Сад когда-нибудь давал обещания всерьез? Покончив с тоскливыми обязанностями, Донасьен отправился в находившийся поблизости картезианский монастырь и с удовольствием занялся изучением архивных документов эпохи царствования безумного Карла VI и его супруги, коварной Изабеллы Баварской.

Возможно ли, что уже в то время Сад обдумывал роман, который будет написан всего за год до смерти автора? В январе 1814 года маркиз отправит издателю рукопись, озаглавленную «Тайная история Изабеллы Баварской», но в силу обстоятельств роман этот увидит свет только в 1953 году, то есть почти через сто пятьдесят лет после смерти маркиза. Поэтому правильнее будет предположить, что при чтении документов, свидетельствовавших о преступных деяниях королевы, оставившей в истории Франции страшный кровавый след, в голове де Сада начинали зарождаться туманные образы героинь его будущих жестоких романов: Жюльетты, Клервиль, Дюран… А где-то рядом с ними, словно призрак девы-мученицы Жанны д'Арк, преследовавший Изабеллу до самой смерти, из сумрачного леса пока еще неясных мыслей Донасьена выступала прозрачная фигурка добродетельной страстотерпицы Жюстины.

Не только интерес к архивам влек Донасьена в монастырь. В письмах к аббату де Саду мадам де Монтрей сообщала, что, пребывая в Эшофуре, они с зятем несколько раз посетили расположенный в окрестностях монастырь траппистов. Что заставило отъявленного богохульника де Сада стремиться ознакомиться с обителью монашеского ордена, известного своим суровым уставом? Не писательские ли замыслы? В его сочинениях монастырям действительно отводится большое место. Это и уже упоминавшаяся обитель Сент-Мари-де-Буа, превращенная развратными монахами в сераль с поистине военной (или траппистской?..) дисциплиной, и монастырь Пандемон, в подвалах которого развратная Дельбена руководила первыми шагами Жюльетты на поприще либертинажа. А может быть, де Сад искал в монастырях что-то свое, что укрепило бы его убеждение в том, что Бога нет? Ведь если Донасьен во весь голос, с надрывом, сознавая, какие неприятности может навлечь на себя, упорно продолжал заявлять о своем неверии, ему, возможно, приходилось заглушать собственный внутренний голос, убеждавший совершенно в обратном…

Вернувшись из Дижона, Донасьен без промедления погрузился в пучину наслаждений. Новые связи, вечеринки то в одном из своих «маленьких домиков», то в другом — чтобы запутать следы. Бдительный инспектор Марэ не упускал Донасьена из виду, но поводов для беспокойства не находил — жалоб на маркиза не поступало, а значит, общественному порядку ничто не угрожало. Либо Донасьен хорошо платил, либо ему пока удавалось сдерживать свои слишком буйные фантазии и не требовать от нанятых девиц отрекаться от Бога.