Следуя примеру большинства парижских аристократов, де Сад стал заводить себе любовниц из Оперы. В то время Опера славилась своими очаровательными статистками, выходившими на сцену исключительно ради демонстрации собственных прелестей, с помощью которых они надеялись обрести богатого покровителя, способного обеспечить их и устроить их судьбу. Де Сад к таким покровителям не относился, а потому нередко довольствовался вторыми, а иногда даже третьими ролями при очаровательных куртизанках. И разумеется, никакого богохульства или «запрещенных приемов» с ними он не допускал. Эротические фантазии позволялись только со шлюхами из простонародья.

Первой актрисой, ставшей любовницей де Сада, оказалась мадемуазель Колле, которая несмотря на свои семнадцать с небольшим, прекрасно знала себе цену и умела извлекать выгоду из положения содержанки. Существует мнение, что де Сад искренне любил ее, однако проверить это невозможно, тем более что часть своих писем, адресованных Колле, он переписал и поместил в известный сборник «Разрозненные произведения». Это означало, что письма удались, а были ли описанные в них чувства искренними или являлись плодом творческой фантазии маркиза, значения не имело: главное — красота слога! К тому же Сад прекрасно знал, что мадемуазель делила его с другими любовниками.

Теща Донасьена, знавшая о праздном и предосудительном времяпрепровождении зятя, бить тревогу пока полагала неуместным. Тем более что благодаря инспектору Марэ и специально нанятым людям она знала буквально о каждом вздохе Донасьена и вмешивалась только тогда, когда, по ее мнению, ситуация становилась критической. Когда роман с Колле также начал выходить за рамки обычной интрижки, она, действуя окольными путями, разлучила влюбленных, что, впрочем, не помешало ни мадемуазель, ни Донасьену быстро найти замену друг другу. Сначала де Сад утешился в объятиях некой мадемуазель К***, затем мадемуазель Бо-пре, затем еще кого-то… Но пока он приличий не нарушал, мадам де Монтрей была готова терпеть все: выдавая дочь за родовитого дворянина, она понимала, что вместе с аристократическим блеском в семью придут и аристократические пороки. Только она не предполагала, что порочные привычки зятя окажутся на грани дозволенного законом и он не пожелает ни смягчить, ни изменить их. Граф не мог, да и не хотел больше иметь дело с сыном, графиня жила затворницей, Рене-Пелажи обожала мужа и во всем ему подчинялась, аббат де Сад, которого мадам де Монтрей долгое время пыталась привлечь к «воспитанию» Донасьена в надежде, что тот способен на него повлиять, ускользал, не желая перечить племяннику… В конце концов мадам де Монтрей, отчаявшись, повела борьбу в одиночку.

За сопротивление его привычкам и пристрастиям, за решимость всеми средствами противостоять его «образу мыслей» де Сад настолько возненавидел тещу, что она стала олицетворять для него поистине вселенское зло. В письме из Венсенской крепости, написанном в ноябре 1783 года, де Сад изложил свои знаменитые принципы: «Вы утверждаете, что мой образ мыслей не может быть одобрен. Но мне-то что до этого? Тот, кто намеревается мыслить так, как хотят от него другие, поистине сумасшедший. Мой образ мыслей — это плод моих размышлений, он порожден моим образом жизни, моей природой. И я не в состоянии его изменить; если бы я это сделал, это был бы уже не я. Сей образ мыслей, столь вас во мне возмущающий, является единственным моим утешением; он облегчает мои страдания в тюрьме, доставляет мне все радости существования, и я дорожу им больше, чем собственной жизнью. Не мой образ мыслей делает меня несчастным, а образ мыслей других людей». Сходное заявление сделает в «Преуспеяниях порока» либертенка Олимпия: «…Только те мысли заслуживают уважения, которые ведут к счастью, то есть наши собственные мысли, и никак не чужие. Мудрость же заключается в том, чтобы презреть мнение публики, которое от нас не зависит…»

Среди «публики», «других людей» главным своим «недругом» де Сад считал мадам де Монтрей, которая в первое время прекрасно относилась к нему и даже была склонна защищать его от отцовского гнева. «Если бы радость и счастье вашего племянника зависели от нас, то можете быть уверены, ему нечего больше желать. И я тешу себя надеждой, что и дочь моя также не омрачит его жизнь»; «Ах, что за проказник! Я так называю своего юного зятя. Я даже иногда позволяю себе побранить его; мы, конечно, спорим, но примирение наступает мгновенно, и ссоры наши никогда не бывают ни серьезными, ни продолжительными»; «…он (граф де Сад. — Е. М.) вернулся из Компьеня, где, будучи у наших родственников, выставил своего сына в дурном свете, назвал неблагодарным и проч., так что моя матушка посчитала себя обязанной заметить ему: “Полагаю, сударь, что только избыток живости характера побуждает вас говорить то, о чем вы нам только что сказали. Если бы ваш сын действительно был таким, то жаловаться теперь следовало бы нам. Вы отдали нам его, и мы его взяли с прекрасной репутацией”…» Приведенные выдержки из писем мадам де Монтрей к аббату де Саду яркое тому свидетельство.

Постепенно восторженное отношение к зятю проходит, однако мадам де Монтрей по-прежнему верит в возможность исправления Донасьена. «Теперь только безупречным поведением племянник ваш может загладить ошибки уже совершенные и не наделать новых в будущем. С тех пор, как он приехал к нам, мы премного им довольны», — пишет аббату Председательша из Эшофура, куда «на поселение» прибыл отпущенный на свободу Донасьен. Будучи женщиной энергичной, она всеми силами была готова способствовать исправлению зятя. Но Донасьену этого не нужно, он не собирался расставаться со своими привычками, а тем более под влиянием нестерпимо добродетельной женщины. Ибо для Донасьена мадам де Монтрей добродетельна до отвращения, и, наверное, еще поэтому именно она становится его главным врагом.

Председательша действительно была наделена множеством достоинств: волевая, справедливая, целеустремленная, выдержанная и способная держать удар. А так как усилия ее были направлены не на личную выгоду, а на сохранение чести и достояния семейства дочери, то есть прежде всего своих внуков, наследников рода де Сад, она сознавала свою правоту и черпала в ней силы для борьбы. Она долго терпела бесчинства зятя, исправно платила его долги, но история с Бовуазен переполнила чашу ее терпения. После этой истории де Сад приобрел в лице Председательши непримиримого врага.

Бовуазен, приобщенная к радостям Венеры самим графом Дюбарри, супругом знаменитой королевской фаворитки, с самого начала своей амурной карьеры считалась птицей высокого полета, ее благосклонности добивались знатные аристократы и состоятельные откупщики. Хорошенькое личико, прекрасный вкус и здравый смысл искупали отсутствие талии и маленький рост; Бовуазен, высоко ценящая свои «услуги», могла позволить себе выбирать и иногда даже вручала свое ветреное сердце кавалерам с пустым карманом. Интрижки на стороне не только развлекали ее, но и обогащали опытом, а потому, несмотря на достаточно прозаическую внешность, она пользовалась бешеным успехом у мужчин, а злые языки поговаривали, что она не отказывала себе и в радостях лесбийской любви. Не имея возможности пробиться в первые ряды содержателей Бовуазен, де Сад стал одним из многих, кому было дозволено оплачивать мелкие расходы (Донасьен покупал билеты и возил девицу в театр) и за это время от времени пользоваться благорасположением милейшей актрисы. Но, видимо, богатый постельный опыт Донасьена вызвал интерес у Бовуазен, также обладавшей изрядными навыками любовной премудрости. Любовники настолько подошли друг другу, что, несмотря на не слишком толстый кошелек Донасьена, Бовуазен вскоре дала отставку всем своим поклонникам и отбыла с маркизом в Прованс.