Парочка пролетарского вида гордо тащит мимо нас монструозного желтого зверя, которого мужик засунул себе под мышку с таким гордым видом, как будто сам его подстрелил. А за это она превозносит его до небес. Натюрморт с Ромео и Джульеттой и желтым зверем. Мой глинтвейн остывает и становится противным. Молодые родители тащат за собой впавших в панику малышей. Группа читательниц журнала «Браво» жрет и хихикает и встает напротив нас в очередь к карусели «Сюрприз», чтобы еще разок от души повизжать. Я уже не помню, любил ли ходить сюда ребенком, говорю я Дюку. Наверное, говорит Дюк, дети любят сюда ходить. Да, говорю я, наверное. Я просто этого уже не помню. Зато я помню девочку, которая мне жутко нравилась в начальной школе, говорит Дюк, но я ей так ничего и не сказал, тогда это было невозможно. Может быть, это и есть моя единственная женщина. А я помню, как с родителями смотрел «Империя отражает удар», говорю я. Кем бы ты хотел быть, Дюк, Ханом Соло или Люком Скайуокером? Дартом Фадером, говорит Дюк; я не верю, говорю я. Зря, говорит Дюк. Давай сваливать отсюда. Я говорю, сваливать не получится. Мы должны обойти всё. Ты же знаешь. Почему, говорит Дюк, которого я тащу за собой против часовой стрелки. Потому что я упрям или все еще юн. Это что, тест Кобаяши-Нару, где нельзя выиграть, как ни старайся? Не-а, говорю я, просто еще одна разновидность трущоб, к тому же ярких и шумных. Я тут больше не могу, говорит Дюк. У тебя должен быть вид человека, который никому не уступит дорогу, тогда дорогу будут уступать тебе, говорю я и смотрю на движущийся мне навстречу людской поток с таким видом, как будто я ни за что не уступлю дорогу. Может быть, идея идти против часовой стрелки была идиотской. Людские толпы прут нам навстречу и мимо нас, а потом появляется следующая волна — бац. Из палаток противно пахнет жареным. Я не могу, говорит Дюк, он немного похож на впавшего в панику малыша. Тогда давай поиграем, Дюк, говорю я. Я понимаю его и все равно хочу поиграть. Это люди. Их очень много. Они идут навстречу. Бац. Чуть похоже на «First-Person-Shoot'em-up», думаю я. Я говорю, на самом деле все это не на самом деле, ведь это «First-Person-Shoot'em-up», Дюк. Я прав. Сейчас, когда ты это сказал, я тоже вижу, говорит Дюк и вытаскивает свое помповое ружье; зови меня Нукемом, говорит он. Нам бы следовало надеть плащи. Так и сделаем, говорю я, вытаскиваю помповое ружье из своего черного плаща и избавляю впавшего в панику малыша от мучений. Пиф, делает помповое ружье, трик-трак, делаю я и заряжаю снова. Из живота у ребенка торчит неаппетитное дерьмо, которое пачкает его стеганую курточку. Мамочка с папочкой тащат его дальше и ничего, или почти ничего, не замечают. Ах вы, мои хорошие, как долго до вас доходит. Ты должен целиться в пряничные сердечки, говорит Дюк и расстреливает пряничное сердечко на груди светловолосой бабенки. Бабенка пронзительно визжит и падает и истекает кровью. Пряничное сердечко ей больше не понадобится. Над нами верещат люди из передвижного магазина с большим количеством лампочек. Я целюсь в голову человека, несущего на плечах зверя, — бац! — и попадаю в него и в кусок зверя. Пенистые хлопья разлетаются по воздуху. Все по погоде, зима. Вокруг летят еще и куски сероватого мозга, я ошарашен: неужели у него был мозг, не похоже. Трик-трак. Зверек ухмыляется, подружка пронзительно визжит. Дюк ухмыляется в ответ и расстреливает ее — бац! Я быстро убираю одного за другим трех темнокожих подростков с жиденькими бороденками, все равно все они были на одно лицо. В третьего я попал неточно, он воет, держится за живот, из которого пытаются убежать его собственные внутренности, как крысы с тонущего корабля; он ползет к автоскутеру, потому что подростков всегда тянет к автоскутерам. Пусть ползет. Навряд ли уползет далеко. Трик-трак. Толстый пьянчужка. Трик-трак-бац. Худой пьянчужка. Трик-трак. Дюк снимает пригородную семью, полный комплект. Кстати, остальной народ в это время проворно разбегается в стороны, это я уже говорил. Много визга, но ведь они и пришли сюда, чтобы визжать. С сооружения под названием «Шейкер» до нас доносится тинейджер-чарттехно — бац, может быть, немного не в тему, но в этом есть свой шарм. Бац. Корабль тонет, говорю я. Дюк ухмыляется и расстреливает молодого человека — пусть получит удовольствие от совместного путешествия с «Шейкером». Части молодого человека со стуком падают на гондолы, которые медленно разворачиваются. Я подчеркнуто невозмутимо закуриваю две сигареты. Спасибо, говорит Дюк, и мы идем вперед, потому что все больше людей старается отойти от нас подальше; мы идем к «Шейкеру». Дюк идет рядом со мной, сигарета приклеилась в уголке рта, что должно выглядеть небрежным, так, собственно говоря, и выглядит. На «Шейкере» видят, что мы подходим; мы не похожи на людей, готовых уступить дорогу; мы приветливо дергаем за стальные скобы, за которые они держатся, чтобы не вывалиться из своих гондол. Но стальные скобы не поддаются, пока гондолы еще крутятся, это опасно. Так и до несчастья недалеко. Я поскальзываюсь на остатках кого-то, но сразу же выпрямляюсь. Дюк дарит валяющемуся внизу человеку спасительный выстрел. Я поднимаюсь по стальным ступенькам на «Шейкер», картина динамичная, развевающийся плащ хорош, это видно по Дюку. Стальные ступени рифленые, кто-то мне рассказывал, что они называются ступенями слез. Ну ладно. Трик-трак, я расстреливаю содержимое гондолы, которое при этом громко пищит. Трик-трак, трик-трак, стучит мельница на журчащем ручье. Бац. Тинейджер, красивый, как на картинке, уставился на меня и говорит «пожалуйста, пожалуйста», но я говорю, ничего не поделаешь — бац. Эту гондолу можно было бы легко использовать в качестве места действия для мыльной оперы, она бы вполне вписалась. Но теперь она скорее похожа на поле деятельности для уборщиц. Некоторые тем временем снялись с якоря и пытаются испариться, но большинству от нас не уйти. Я вижу, что на Дюка прыгает тип в куртке из искусственной кожи, — ему явно хочется погибнуть смертью героя, не в моих правилах отказывать. Бац, трик-трак, баца нет. Наверное, кончились патроны. Заряжаю. Трик-трак, бац, дзынь. Я превращаю в порошок одновременно и стекло кассы, и бабушку-кассиршу за ним. Интересный звук. Кстати, я слышу сирены. Видимо, спецотряд, если, конечно, поблизости нет сиренщика, кто знает, здесь так много всего происходит, я имею в виду звуки. Хотя и не только их. Я расстреливаю гондолу, которая хнычет особенно громко, но при этом как парализованная стоит на месте, вместо того чтобы делать ноги, — не очень мудро. В моей гондоле я капитан. Трик-трак. Дюк, кричу я Дюку, который как раз тоже кого-то расстреливает, Дюк, может быть, на сегодня хватит? Женщина с дыркой в животе, лежащая у меня на пути, говорит мне, что у нее дети. По непонятной причине я ей говорю, что взрослые не должны переходить дорогу на красный свет, если их видят дети; понятия не имею, почему я это говорю. Наверное, у меня слегка поехала крыша. Не хочу мешать женщине истекать кровью и вежливо перешагиваю через нее. Дюк, кричу я, я думаю, сюда едет полиция. Как всегда, в самый неподходящий момент, говорит Дюк. Но все путем, это тоже часть сценария. Он швыряет в лужу сигарету, догоревшую чуть ли не до фильтра, — наверное, у нее был отвратительный вкус. Трик-трак-бац. Среднестатистический человек. Дай мне сигарету, говорит Дюк. Он стоит рядом со мной. Я даю ему сигарету и при этом нечаянно задеваю тыльной стороной руки дуло, оно чертовски горячее, ай. Дюк достает зажигалку. Клак, делает его зажигалка. Мы курим и слышим приближающийся вой сирен и хиты восьмидесятых годов из колонок «Шейкера». Могло получиться и так, что нас бы расстреляли полицейские, говорю я и разглядываю кончившегося типа, свесившегося с гондолы. Всё о'кей, говорит Дюк, быть расстрелянным полицейскими — это профессиональный риск психопатов. Тут он прав, думаю я. Да, говорю я, точно. Когда я говорю, изо рта идет пар. Но теперь уже мне не очень холодно: если замерз, то физические упражнения весьма полезны. Теперь мы могли бы сходить что-нибудь выпить, замечаю я, не обязательно глинтвейн, но пиво было бы в самый раз. Эй, Дюк, говорю я, если уж нас не расстреляли полицейские, давай пойдем выпьем. Да, говорит Дюк и пускает дым и пар. Хорошая идея, так и сделаем. Здесь все равно уже мало что происходит. Он прав, те, кто не умер, ушли домой. Сирены, кстати, уже почти заглушили зонги восьмидесятых; жаль, конечно, мне они очень даже нравятся. Пойдем сейчас или подождем, спрашиваю я Дюка. Дюк думает. Давай докурим, говорит он.