— Люди, — коротко бросил Бурих, поднялся на ноги, показал на дверной проем во вторую половину. — Располагайтесь на ночлег, а мне пора идти, разговаривать будем после, — и выскользнул наружу.

Все озадаченно раскрыли рты. Наступила пауза, недовольное сопение и ворчание Раппопета. Катюха вылезла из-за стола, глянула в полумрак второй половины. Спальня. У противоположной стены темнело широкое бревенчатое возвышение, застеленное двумя или тремя лосиными шкурами. Вероятно, постель Буриха. По полу разбросано еще несколько таких же шкур. Катюха прошлась по ним. Спать не хотелось, да и парни не собирались укладываться. Ввалившись следом за девушкой, потоптались туда-сюда и решили выглянуть наружу.

Раппопет мячиком прокатился к входной двери, рванул за темневшую деревянную ручку. Разнесся противный, как поросячий визг, скрип немазаных петель, дверь подалась, выбрасывая из помещения тусклый свет керосинок. Раппопет занес над порогом ногу и наткнулся на две пары желтых собачьих глаз, блеснувших неприветливо, пасти оскалились и выдали пугающий рык. Псы поднялись с земли, придвинулись острыми мордами к порогу. Раппопета обдало холодком, продрало по позвоночнику, словно наждаком. Нога дрогнула и, не ступая на порог, мгновенно отдернулась назад. В ступнях появилась вата, Раппопет отступил и захлопнул дверь. За ним сунулся Лугатик, ткнулся зубами в затылок Раппопета. Рот Лугатика высыпал перемешанный ворох бессвязного ворчания, тихо ругнул Буриха и всю его собачью армию.

К двери приблизилась Катюха. Пригнула голову, кончики ушей горели, волнение пробегало по телу легким жаром. Новый режущий визг петель — и Катюха отважно шагнула в распахнутую дверь, как в раскрытую пасть собаки. Псы встретили молчаливо, даже удивленно. Одним из них был пес, который находился возле Петьки во время знакомства. Хорошо помнила острую морду, гладкую шерсть и торчащие уши. Тусклый взгляд пса показался осмысленным. Поежилась. А тот вдруг приветливо ткнулся острой мордой ей в живот. Девушка почесала между ушами, как делал Бурих. Пес лизнул пальцы. Контакт был налажен. Сделала шаг от двери, стоять на месте томно и тягостно. Тяжесть наплыла откуда-то со стороны, появилось странное ожидание тревоги, давило что-то непонятное и неотступное. Медленно тронулась вдоль завалинки. Пес шел сбоку. Постройки потонули в опустившемся мареве пугающих сумерек, лесная тьма приводила в трепет. Катюха обошла строение вокруг и снова очутилась рядом с дверью, против которой чернел неподвижный мрачный силуэт второго пса. Из земли торчал старый черный еловый пень. Ощупала рукой, пробежала по трещинам среза, по кромке отслоившейся коры, погладила и опустилась на него. Пес вытянул вверх голову, навострил уши, прислушался и безмолвно положил морду на колени девушке. Туловище напружинилось, он явно что-то чуял. Напряжение передалась Катюхе. В этот момент противно взвизгнули дверные петли, заставив девушку вздрогнуть, в узкую щель, цепляясь волосами и ухом за дверной косяк, осторожно просунулась голова Раппопета:

— Ты жива, Катюха? — пытался он в темноте рассмотреть девушку. Заметил расплывчатые очертания. — Ты чего это? Сидишь, что ли? Помощь не нужна? Ты скажи, если что, мы рядом.

— Не нужна, — отозвалась, не меняя позы. Смешно и непривычно слышать нетвердый беззубый голос Раппопета — Я не одна. С охраной.

Раппопет шире распахнул дверь, пучок дрожащего света выпал из помещения и отразился холодными бликами в глазах второго пса. Тот зарычал. В ответ — досадливая гримаса Раппопета, и, как в предыдущий раз, занесенная ступня замерла над порогом, икнул, сплюнул, сипло проворчал и сильно захлопнул дверь. Катюха вздохнула, не понимая, почему псы не выпускали парней. Тьма сгустилась больше, опустившись сверху и растворив последние тени. Духота уменьшилась. Из оконцев-отдушин строения слабо выбивался мерцающий вялый свет. Время шло, Петька Бурих не появлялся. Странное волнение в душе Катюхи нарастало, убивая желание спать.

Между тем внутри строения готовились ко сну. Лугатик протопал в спальню, сбросил обувь, закатал штанины, молчком растянулся на шкуре вдоль темной стены. Несвежий запах ударил в нос, шерсть кольнула щеку, повернулся на спину, взгляд запутался в разводах теней на шероховатом потолке, веки смежились, захрапел. Раппопет шумно возился у другой стены, расстегнул рубаху, ослабил ремень на поясе, недовольно поворчал, подоткнул под затылок руки, угомонился. Малкин долго сидел за столом, дожидаясь Катюху. Облокотился на столешницу, подбородок в ладонь, прикрыл глаза. Очнулся от того, что подбородок сорвался с ладони. Неловко вскочил, половицы заохали на разные голоса, оханье разбежалось по углам странным кряхтеньем. Как резаные свиньи завизжали дверные петли, когда потянул за кривую замызганную ручку двери. В полосе света взгляд выхватил пса с желтыми глазами, за полосой света — темный силуэт Катюхи. Вырубка утонула во тьме, густой ночной воздух накатил стойким собачьим духом. Закрыл дверь.

Трое парней крепко дрыхли, когда, минут за двадцать пять до полуночи, в воздухе разнесся тупой, оседающий с небес, однообразный гул. Словно чья-то невидимая рука медленно катила по ухабистому небу огромное тяжелое колесо. Гул ширился, наполняя окружающее пространство смятением. Собаки заволновались. Гладкошерстый пес оторвал морду от колен Катюхи, отступил, прислушался, налился мускулами и захрипел, точно на шею накинули и затягивали тонкую петлю.

— Что это? — тихо спросила Катюха, гул сильнее давил на ушные перепонки, на затылок, на плечи, на спину, вынуждал тело скукоживаться. Оно сжималось, пытаясь уменьшиться, как бы спрятаться от гула. На миг забыла о собаках, сцепила пальцы, выдохнула, озираясь. — Кто-нибудь скажет, что происходит?

Шерсть на псах вздыбилась, яростное захлебывающееся рычание стало выворачивать собак наизнанку, прижимать к земле, выгибать спины и вытягивать шеи. Так готовятся к отражению нападения. Катюху пронизал страх, тяжелым катком пронесся по всему телу, вмял в пень и взорвал мозг, обездвиживая. Исчезли силы, пропало ощущение рук, ног, пня, земли, чугунная тяжесть раздавила, остановила дыхание. Ночь расступилась, на небе вспыхнули звезды, ярче и ярче, возникли тени. В ту же секунду разнесся всхлипывающий короткий непонятный вой, как призыв. Шерсть у собак зазвенела железными иглами, уши застыли коваными наконечниками, морды заострились пиками воинов, тела превратились в мускулы. Псы сорвались с места. Вырубка ожила. Собаки неслись от построек, от мрачного ельника, от горбатых пней. Сбивались в единую темную массу и плотным потоком исчезали в черном тоннеле. Шум умер, в ушах зазвенела тишина. Катюха вскочила, не понимая поведения собак, тронулась к мрачной дыре тоннеля.

В то же время Петька Бурих находился на прибрежной поляне. Сторожко вглядывался из высокой травы в темную даль города. Мерцающий свет звездного неба слабо стелился по спокойной черной глади реки, по густой траве, асфальту набережной, едва проявляя черные пятна уходящих к мосту строений. Уловил шуршание травы у себя за спиной. По запаху догадался, кто приближается. Не оборачиваясь, спросил:

— Чуешь, Александр? — С двух сторон в траве возникли два пса. Петька привычно положил руку на шею гладкошерстному, которого назвал Александром. — Я тоже чую. Надвигается. Город неспокоен. Жужжит, как пчелиный рой. И запахи, запахи. Эта вонь начинает душить. Они опять идут. Они снова не оставляют нам выбора. Ты знаешь, что надо делать, — повисла короткая пауза. — Иди, успокой братьев. Наш шанс — в их упорстве и твердости. Никто не должен колебаться и оглядываться назад. Ночью спрятаться невозможно, уцелеть в одиночку нельзя. Непоколебимость каждого — залог успеха. Пусть займут свои места и не обнаруживают себя, пока не наступит время. Иди!