Ее муж, мой тесть, вызывал у меня удивление, граничащее с неприязнью. Когда я увидел его впервые, был ужасно разочарован и даже возмущен. Да, он был импозантен и умел замечательно говорить, но его поджарая подтянутость и моложавость были искусственными, как и все, что он говорил. К тому времени он окончательно переметнулся в совершенно противоположный лагерь и теперь яростно отстаивал прежние времена. Стоило мне однажды небрежно заикнуться о том, что в это прекрасное время он сам чистил параши, и ЕЕ муж разразился бурной тирадой зомбированного деньгами и властью нувориша, который уже не замечает полной нелогичности своего нынешнего процветания. Я же демонстративно, в два слоя, намазал красную икру на кусочек тоста под ироничным Лизиным взглядом. На этом какое бы то ни было общение с тестем прекратилось. Он старался не сталкиваться со мной, и чаще всего Лиза принимала нас одна. Но это было еще мучительнее. Ближе и роднее мы не становились (да этого и не могло произойти!), хорошим зятем я так и не стал. Это было очевидно. И только Лика по-прежнему светилась счастьем и изредка тихо фыркала в кулачок. Все, что происходило за рамками родительского дома, ее вполне устраивало.

4

Мы возвращались домой, проходило два-три дня, и все становилось на свои места. Работа занимала все мои мысли, Лика ждала меня, удивляя милой сервировкой стола к ужину. И мне это нравилось. Я становился обывателем. А может, никогда и не переставал быть им. В какой-то момент даже захотелось большего комфорта. Именно мне, а не ей. И вот тут-то на глаза попался шкаф…

Я никогда не беспокоился о своем быте, но однажды, гуляя с Ликой у привокзальной площади, обратил внимание на вывеску нового мебельного салона, и мой взгляд упал на витрину. За ней стояло оригинальное сооружение — целая дубовая комната с резными узорами и шишечками по бокам.

— Смотри, — сказал я. — Вот к чему я бы обратился на «вы». Помнишь, как у Чехова: «Многоуважаемый шкаф!..»

Лика засмеялась.

— Да это не шкаф, — продолжал я, — это настоящее «дворянское гнездо»! В нем можно спать!

— Мы можем его купить? — спросила Лика.

— Мы просто обязаны это сделать! Идем.

Мы зашли в магазин, и выяснилось, что это единственная экспериментальная модель, выставленная в витрине для изучения покупательского спроса. Лика огорчилась не на шутку.

— А когда же вы изучите этот самый спрос?

— Месяца через два. Не раньше, — ответил продавец. — Вот тогда и начнем принимать заказы.

— Ой, как жалко! — воскликнула Лика, и глаза ее потемнели.

Всю дорогу я успокаивал ее.

— Но это же единственное, чего тебе так захотелось за все это время! — не унималась она. — Я хочу, чтобы твои желания всегда исполнялись!

— Да черт с ним, с этим дубовым снобом! Я хотел его — для тебя.

Я уже жалел, что потянул ее в магазин, — она воспринимала все слишком серьезно. Мне пришлось срочно придумывать что-то еще, и в следующем магазине я «положил глаз» на роскошный и достаточно пошлый комплект постельного белья. Потом мы купили настольную лампу и антикварный письменный прибор. Все это было жутко бестолково, но создавало иллюзию общего семейного дела.

— Тебе это правда нравится? — допытывалась Лика, с сомнением разглядывая дома наши приобретения.

— Не очень…

— Тогда отнесем все это людям.

— Каким?

— Любым, кому это действительно нужно!

— Отлично! Если учесть, что самое дешевое из всей этой ерунды стоит сотню зеленых! — не выдержал я. И дальше уже не мог сдержаться. — Тебе интересно так жить? Быть комнатным котенком, имея ум и талант? Я иногда чувствую себя полным идиотом, когда ты обслуживаешь меня, как в гостинице! Тебе это интересно? Нет, конечно, меня, как нормального мужика, это все устраивает — «хороший дом и хорошая жена под боком». Но я чувствую себя каким-то деспотом. Разве такой жизни ты хотела?! Тебе все это интересно?

Она сжалась. И я испугался.

— Послушай, — сбавил тон я. — Я не хотел тебя обидеть. Мне просто страшно, что ты напрасно тратишь свое время и… и жизнь.

— Любовь напрасной не бывает. Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Она действительно, кажется, этого не понимала. И я прекратил любые попытки воздействовать на ее самолюбие.

Но когда месяц спустя, в начале сентября, ей позвонили из института и предложили поехать на ежегодное биеннале, что устраивалось в живописном месте у подножия Карпат, я обрадовался: ее не забыли! Лика не очень стремилась в эту поездку, но все же глаза ее загорелись, когда в нашу кухню набилось полгруппы ее бывших сокурсников во главе с преподавателем и все хором уговаривали ее присоединиться, опасливо поглядывая в мою сторону. Напрасно! Я изображал полнейшее благодушие, разливал вино и всем своим видом показывал, что не собираюсь становиться поперек дороги. Но это и действительно было так.

— Я поеду, — сказала Лика, когда они разошлись. — Если вы все так этого хотите.

— Ну вот, ты опять делаешь это ради кого-то! А ведь ты талантливая художница, это твой мир и твое окружение. В конце концов, сможешь продать свои картины и… О! Я придумал! Ты продашь свои картины и подаришь мне шкаф!

Ей нужен был толчок, идея, ради которой она смогла бы оторваться от привычного домашнего мирка. И такая идея ей понравилась. Она даже захлопала в ладоши и тут же начала сгребать в этюдник кисти и краски, хотя до начала биеннале оставалась неделя. Выглядело все это приблизительно так: где-то у подножия гор разбивались палатки для художников, ставился брезентовый тент, под которым располагалась выставка. Две недели молодые дарования работали на пленэре, выставляя свои старые и новые работы на продажу. Сюда же автобусами привозили журналистов, телевизионщиков, критиков и даже иностранцев, желающих приобрести картины.

— Это будет дурдом, — поясняла мне Лика. — Пьянки до утра… Причем — беспробудно. Какое тут рисование? Так, фикция одна.

— Не преувеличивай. А если и так — хоть полюбуешься природой, подышишь другим воздухом. А я приеду тебя проведать. И мы будем бродить по горам!

Тут меня передернуло, и я замолчал…

5

Я люблю сентябрь. В этом году он был особенно теплым и каким-то вкусным — воздух почему-то был пропитан запахом кофе, а к вечеру к нему примешивался аромат травы и еще зеленых листьев, подернутых рыжеватой дымкой. Лика уезжала рано утром во вторник, позже всех из группы. Днем раньше я договорился с ребятами, что они возьмут ее этюдник и рюкзак, незаметно сунув им при этом долларов десять. Лика ехала налегке. Утром мы пили кофе в кухне, и я пытался впихнуть в нее хоть бутерброд, но она категорически отказывалась.

— Ну, что, собственно, происходит? — говорил я. — Пару недель отдохнешь от меня, от дома… Другая бы радовалась…

— Никогда не говори так — «другая». Я не знаю, что делали бы остальные, но мне без тебя плохо. Как будто теряешь какой-то важный орган — руку, например, или ногу. Ты бы смог ходить с одной ногой?!