Они оказались в мрачном подземелье с каменными сводами. Подгоняемые охранниками пленники шли мимо манахов, которых совсем недавно видели на арене. Сейчас бойцы лежали на скамьях, другие люди обрабатывали их раны, массировали мышцы. Мампо замедлил шаг, глаза юноши с тоской глядели на эти сияющие тела, покрытые шрамами. Рабы заметили также тело убитого манаха, лежащего на скамье и покрытого тканью. Затем пленники снова оказались под открытым небом и длинной цепочкой направились вниз по склону холма, к месту своего заточения.

Ортиз оставался неподвижным, пока последний из рабов не покинул арену. Затем он низко поклонился Доминатору, поднял голову и, глядя в лицо, которое так хорошо знал и любил, произнес высоким звонким голосом:

– Доминатор, то, что я делаю, я делаю для вас.

Правитель низко склонил голову.

– Хорошо сделано, – произнес он глубоким мягким голосом. – Ты порадовал меня.

От счастья лицо Ортиза вспыхнуло. На это он даже не надеялся. Кивок, возможно, улыбка – этого вполне достаточно. Однако сам Доминатор сказал, причем при всех, что Ортиз сумел угодить ему! Очевидно, скоро правитель пришлет за ним и произнесет слова, которые Ортиз так жаждал услышать, слова, которые сделают военачальника сыном Доминатора.

Новых рабов разместили во внутренних дворах, сообщающихся между собой и выстроенных специально для этой цели. Здесь невольники пили из кружек горячий жидкий бульон, мылись в длинных корытах и выстраивались в очередь к отхожим местам. Сегодняшнюю ночь им последний раз предстояло спать на голой земле. Завтра рабов отведут в комнаты и дадут работу.

Семья Хазов лежала на земле. Анно и Аира спали рядом, по привычке взявшись за руки. Пинто свернулась калачиком под боком у мамы, Бомен лежал с другой стороны, рядом отцом. Слишком усталые даже для семейного ритуала встречи желаний, они просто закрыли глаза, чувствуя тепло друг друга, и вскоре уснули.

Все, кроме Бомена. Юноша будто снова видел перед собой бородатое лицо Доминатора и ощущал его безграничную силу.

Скорее, Кесс. Без тебя я не справлюсь.

Бомен не хотел, чтобы семья знала, как сильно тоскует он по сестре. Именно ночью, когда дневные заботы отступали, приходила острая боль разлуки. С самого рождения Бомен не разлучался с Кестрель дольше чем на несколько часов. Он так привык ощущать ее стремительные порывы, силу ее желаний, что молчание, которое окружало юношу теперь, было почти невыносимым. Без Кесс он чувствовал себя живым лишь наполовину. И даже меньше, так как Кестрель всегда была более яркой частью единой души близнецов. Бомен тосковал по ее страстному и беспокойному духу.

Где же ты, Кесс? Вернись ко мне, я не могу без тебя.

Бомен из последних сил посылал призывы в темноту ночи. Однако где бы сестра сейчас ни была, она находилась слишком далеко, чтобы ответить.

Интерлюдия вторая. Отшельник

Огромный тис рос в одиночестве почти у самой вершины горного хребта, защищавшей дерево от постоянных северо-западных ветров. Никто не знал, сколько лет стоит здесь этот тис, но никак не меньше нескольких веков, это точно. У корней дерева бил родник с чистой водой, говорили, что он никогда не пересыхает. Именно за уединенное расположение и близость к роднику и облюбовал дерево уродливый человек с лицом, похожим на собачью морду. Ел отшельник совсем мало, зато пил очень много воды. Старый тис вообще оказался очень удобным: будучи вечнозеленым, он давал укрытие зимой и тень летом, ветки расходились от ствола под таким углом, что удалось построить маленький, но надежный домик, ну и в довершение всего с южной стороны дерева открывался впечатляющий вид.

Человек был древесным отшельником и потому, строго говоря, не мог владеть никакой собственностью. Да, он жил в уютной хижине из тростника, но сам домик ему не принадлежал. Отшельник пользовался кувшином для воды на длинной веревке, однако и кувшин не был его имуществом. Серый кот по имени Дымок, поджарый и гибкий, разделял с отшельником компанию, но кот также не принадлежал человеку, тут никто бы не усомнился. Дымок вообще был сам по себе и никому принадлежать не мог.

В то утро, когда все изменилось, отшельник проснулся с рассветом. Дымок, как обычно, сидел у окна, в котором не было стекол, и глядел на соседа с легким неодобрением.

– Я все время спрашиваю себя, – произнес отшельник, садясь на постели, потягиваясь и снимая ночную рубаху, – с чего же ты остаешься со мной? Ясно ведь, что мое общество доставляет тебе мало удовольствия.

– А я вовсе не с тобой, – отвечал Дымок. – Я просто живу здесь. А ты живешь рядом.

– Все это слова, Дымок, только слова.

Человек направился к дыре в полу домика, чтобы справить нужду. Узкая линия потемневших тисовых листьев, равно как и круг коричневой травы на земле, отмечала место, куда ежедневно низвергался маленький водопад.

– И все-таки, наверное, я нравлюсь тебе. Ведь иначе ты бы давно выбрал другое соседство.

– Нравишься? – переспросил Дымок. – Почему ты должен мне нравиться?

– Нет, я вовсе не имею в виду, что во мне есть нечто, что должно нравиться…

Отшельник не был тщеславным человеком. Он знал, что выглядит на редкость уродливо – с единственным глазом и вытянутым, напоминающим собачью морду лицом. Отшельник знал также, что от него пахнет, хоть и не ощущал собственный запах – просто он не мылся с тех пор, как поселился на дереве: три года, восемь месяцев и одиннадцать дней назад. Более того, у аскета не было ничего, что могло бы понравиться коту, потому что у него вообще ничего не было. Однако Дымок оставался с ним.

– Я пришел к заключению, – промолвил отшельник, опуская кувшин на длинной веревке вниз, – что твоя доброта, которую я никак не заслужил, происходит оттого, что ты привязчив.

– Кто – я? – Дымок внимательно наблюдал, как отшельник опускает кувшин в маленькое углубление с водой у корней дерева. – Тебе хорошо известно, что я совершенно ни к чему не привязываюсь.

– Все это слова, Дымок. Только слова.

Перехватывая руками веревку, человек втащил кувшин в домик и подвинул коту. Дымок спрыгнул с подоконника и три-четыре раза коснулся язычком поверхности воды. Затем отшельник принялся пить сам – пил он долго и неторопливо, а остатки воды плеснул себе в лицо. Освежившись, аскет глубоко вздохнул и запел утреннюю песню.

Если бы кто-нибудь попытался подслушать разговор человека и кота (что вряд ли могло случиться, так как вокруг до самого горизонта не пролегало ни дорог, ни тропинок), то он не услышал бы ничего. Однако они разговаривали, пусть и не вслух. Отшельник так долго жил один, что почти позабыл о таком способе общения, при котором собеседники сотрясают речью воздух. Что касается Дымка, то он и вовсе не умел говорить. Тем не менее они умудрялись каждый день беседовать, не прибегая к помощи звуков, и большинство из этих будничных разговоров были очень похожи друг на друга. И если бы отшельник дал себе труд задуматься об этом, то понял бы, что в таких беседах и заключается его привлекательность для кота. Разумные животные весьма ценят возможность поговорить с человеком, однако мало кто из людей способен поддержать с ними разговор. Дымок в душе посмеивался над отшельником и совершенно не понимал, с чего тот предпочел вести такой странный образ жизни, однако аскет отвечал, если кот обращался к нему. Дымок затруднился бы ответить, как определить, умеет человек общаться без помощи языка или нет. Выяснить это можно только опытным путем: обратиться к нему и посмотреть, поймет ли он тебя. И единственным человеческим существом, сумевшим понять его речь и ответить, оказался одноглазый отшельник, живущий на дереве. Что ж, мир вообще устроен криво и косо, словно сделан наспех, и вот вам лишнее тому доказательство, думал Дымок.