— Пальцы, да, точно, — сказал сержант, открывая защелки и распахивая чемоданчик. — Полагаю, ты захочешь бросить взгляд на химикаты и всякое такое, — добавил он, подмигивая мне.

Если бы это зависело от меня, я бы канонизировала его сей же момент: святой детектив-сержант Грейвс. Если подумать, я даже не знаю его имя, но сейчас не время спрашивать.

— Это, — сказал он, доставая первый из двух маленьких флакончиков, — порошок для отпечатков пальцев.

— На основе ртути, я полагаю? Достаточно тонкий, чтобы давать четкие очертания петель и завитков и тому подобного?

Это я тоже узнала от Филиппа Оделла. И запомнила из-за связи с химией.

Сержант заулыбался и вытащил второй флакончик, более темный, чем первый.

— Продолжай, — сказал он. — Посмотрим, сможешь ли ты догадаться, что здесь.

«Догадаться? — подумала я. — Бедный обманутый человек!»

— На основе графита, — сказала я. — Более грубый, чем ртуть, но лучше работает на некоторых поверхностях.

— Высший балл! — объявил сержант.

Я отвернулась, делая вид, что вытряхиваю песчинку из глаза, и показала Фели язык.

— Но наверняка то и другое для посыпания поверхностей, — возразила я, — и не требуется для того, чтобы взять отпечатки?

— Верно, — ответил сержант. — Я просто подумал, что тебе будет интересно посмотреть.

— О да, разумеется, — быстро сказала я. — Спасибо вам за это.

Я не думаю, что вежливо будет упомянуть, что наверху, в химической лаборатории, у меня достаточно ртути и графита, чтобы обеспечить нужды полицейского участка в Хинли на ближайшие сто лет как минимум. Дядюшка Тар помимо прочих своих достоинств был еще и запасливым.

— Ртуть, — произнесла я, прикасаясь к флакончику. — Подумать только!

Теперь сержант Грейвс доставал из защитного чехла прямоугольник из простого стекла, за которым быстро последовала бутылочка с чернилами и ролик.

Он ловко капнул пять-шесть капель чернил на поверхность, затем распределил роликом, так что поверхность оказалась целиком покрыта черной липкой жидкостью.

— Теперь, — сказал он, беря меня за правое запястье и расправляя мои пальцы над стеклом, — расслабься и дай мне сделать мою работу.

Легким нажатием он опустил кончики моих пальцев в чернила, один за другим, перекатывая подушечки пальцев слева направо.

Затем, пододвинув мою ладонь к белой карте, расчерченной на десять квадратов — один для каждого пальца, — он взял отпечатки.

— О, сержант Грейвс! — сказала Фели. — Вы должны взять и у меня тоже!

«О, сержант Грейвс! Вы должны взять и у меня тоже!» Я ее чуть не стукнула.

— С радостью, мисс Офелия, — сказал он, беря ее за руку и отпуская мою ладонь.

— Лучше смажьте стекло чернилами еще раз, — заметила я, — иначе можете получить нечеткие отпечатки.

Уши сержанта слегка порозовели, но он упорно продолжил. Мгновенно покрыл стекло свежим слоем чернил и взял Фели за руку так, словно прикасался к священному предмету.

— Вы знаете, что в Святой земле есть отпечатки пальцев архангела Гавриила? — спросила я, отчаянно пытаясь снова обратить его внимание на себя. — По крайней мере были. Доктор Роберт Ричардсон и граф Белмор видели их в Назарете. Помнишь, Фели?

До того как мы последний раз подрались, Даффи читала нам за столом во время завтрака странную книгу доктора «Путешествия по Средиземному морю и прилегающим землям», и кое-какие из ее чудес были еще свежими в моей памяти.

— Ему еще показали кухню Девы Марии, в часовне Воплощения. Там до сих пор сохранились угли, каминные инструменты, столовые приборы…

Что-то на задворках моего разума думало о наших собственных каминных инструментах — о шпагах Лисе Салли и Шоппо, когда-то принадлежавших Харриет.

— Вполне достаточно, спасибо, Флавия, — перебила меня Фели. — Можешь принести мне тряпку вытереть пальцы.

— Сама принеси, — набросилась я на нее и величественно выплыла из комнаты.

По сравнению со мной Золушка — испорченная лентяйка.

Наконец-то одна!

Когда я в обществе других людей, часть меня чуть-чуть съеживается. Только когда я в одиночестве, я могу в полной мере наслаждаться собственным обществом.

Из оранжереи я взяла свой старый верный скаутский велосипед. Когда-то он принадлежал Харриет, которая назвала его «Ласточкой» — словом, так сильно напоминавшем мне о рыбьем жире, что я переименовала его в «Глэдис». Кто, ради бога, захочет ездить на велосипеде с прозвищем, как у сиделки из госпиталя?

И «Глэдис» была ближе к жизни, чем «Ласточка»: предприимчивая дама с шинами «Данлоп», тремя скоростями и непритязательным нравом. Она никогда не жаловалась и не уставала, и в ее обществе я тоже.

Я крутила педали, медленно виляя по краю декоративного озера. Слева от меня простирался обширный плоский участок под названием Висто, который был расчищен сэром Джорджем де Люсом в середине XIX века, чтобы служить, как он написал в дневнике, «удобным наблюдательным пунктом»: поросшая травой равнина, с которой, как предполагалось, следовало созерцать синие складчатые холмы.

Теперь, однако, Висто превратился в огромное пастбище для коров, буйно зарос крапивой, колючим кустарником, и здешний наблюдатель рисковал изодрать свою одежду в клочья. Это тут Харриет держала «Голубого призрака», свой двухместный самолет, на котором регулярно летала в Лондон на встречи с друзьями.

Все, что осталось от тех счастливых дней, — это три железных кольца, ржавеющих где-то в траве, к которым некогда привязывали «Голубого призрака».

Однажды, когда я спросила отца, как выглядит Букшоу с воздуха, кожа на его висках напряглась.

«Спроси тетю Миллисент, — угрюмо сказал он. — Она летала».

Я взяла на заметку сделать это.

От Висто заросшая травой тропинка вела на юг, там и сям ее пересекали давно заброшенные лужайки и изгороди, далее сменявшиеся подлеском и кустарником. Я поехала по узкой дорожке и вскоре добралась до Изгородей.

Фургон цыганки стоял там, где я его оставила, хотя на земле было множество отпечатков «сапог, подбитых гвоздями», как их назвала Фели.

Что привело меня сюда? — подумала я. Причина в том, что цыганка находилась под моей защитой? В конце концов, я предложила ей убежище в Изгородях, и она согласилась. Если следовало заплатить компенсацию, я собиралась сделать это по собственной воле, а не потому, что меня принуждало чувство стыда.

Грай довольно пасся около кустов бузины в дальнем конце опушки. Кто-то привел его обратно в Изгороди. Ему даже принесли охапку свежего сена, и он расправлялся с ним. Он взглянул на меня без любопытства и вернулся к еде.