Лета мягко положила свою руку поверх его, прежде чем снова посмотрела на Лиссу.

— Ты говоришь, что мы можем победить Долора?

— Еще жестче и сильнее,

Бог Боли на свободе.

Но гибель его уже на подходе.

Когда заснет он вечным сном.

Мы жить по-новому начнем.

Он увидел облегчение на лице Леты, в то время как у него самого были большие сложности с пониманием этой бессмыслицы. И неспособность открыть рот начинала серьезно его раздражать.

— Как я смогу одолеть его? — спросила Лета.

Лисса подняла свою руку так, что птица, пролетавшая мимо задом наперед, могла приземлиться на ее вытянутый палец. Пикассо мог бы гордиться этой, по меньшей мере, странной картиной, которую они обе из себя представляли.

— Истинная боль рождается

В сердце утомленном,

И напоказ всем выставляет

Его в страдании безумном.

Раздраженного взгляда, брошенного на лицо Леты, было достаточно, чтобы он мог сказать, что она была удовлетворена этим ответом не больше, чем он.

— Но как ее прекратить?

— Окончание в начале скрыто,

Но лишь мудрец заметит это.

Чтобы боль вернуть на место,

Лицом к лицу ты должен

С нею встретиться.

Лета покачала головой.

— Лисса, я не понимаю.

Она одарила Лету таким же взглядом, каким воспитатель детского сада взирает на маленького, надоедливого ребенка:

— Со временем поймешь ты все,

Но не сейчас, не на этой земле.

Просто запомни:

Ответы, что ищешь, имеешь уже.

Сейчас же время настало

Сразиться тебе.

И на этих словах птица квакнула, как лягушка, а затем превратилась в пыль. Лисса же подняла руки вверх, а потом… растворилась в земле.

Да уж…

Айдан сделал резкий вдох, когда наконец-таки смог снова открыть рот. Он бросил на Лету уничтожающий взгляд.

— Интересная женщина. Должно быть, утомительно каждый раз пытаться зарифмовать все, что хочешь сказать.

— Нет, если ты имеешь такой огромный опыт, как у нее.

Он не хотел обсуждать этот вопрос. Он просто был доволен, что Лисса ушла.

— Ты что-нибудь узнала из этого?

— Да. Я узнала, что мы можем победить его, прежде чем он убьет тебя. Это — по крайней мере, начало.

Она определенно была оптимисткой. Он же напротив…

— Можешь считать меня сумасшедшим, но по сравнению с Лиссой, Сивилла[28]кажется нормальной, а от этой встречи я получил только головную боль. Настоящие указания, как его убить, пришлись бы очень кстати.

— Верно, но в данном случае, я думаю, мы получили лучшее, на что могли рассчитывать.

— Тогда зачем мы впустую тратили наше время?

Она снисходительно потрепала его по щеке.

— Кто сказал, что мы напрасно тратили время?

— Я сказал, для справки.

— И для справки, ты не прав. Можешь мне доверять.

Да, конечно. Он не собирался совершать эту ошибку.

— Без обид, но последний человек, которому я доверял, пытался стереть меня в порошок — в профессиональной сфере и личной.

Вместо злости от его слов на ее лице появилось выражение мягкости и нежности.

— Я не дрянь, Айдан. Я бы не пришла к тебе, если бы хотела ранить.

Когда она так говорила, это имело смысл, но он не мог побороть горечь внутри себя, не хотел обжечься еще раз. Он так устал от людей, которые играют с ним, используют его, чтобы получить то, что хотят, а затем отбрасывают его в сторону в ту минуту, когда он вызвал их недовольство.

Он не был никому не нужным хламом. Он был человеком с такими же чувствами, как и у всех остальных.

Он боялся того, что Лета могла бы сделать ему, и боялся своего прошлого, но тем не менее приблизился к ней, чтобы коснуться ее щеки. Ее кожа была такой нежной, ее губы — такими манящими. В его жизни было время, когда он ни секунды не колебался бы, чтобы соблазнить такую женщину, как эта. Время, когда она оказалась бы в его кровати, — смеющаяся и обнаженная.

Теперь та его часть — мертва. Он никогда снова не будет настолько беззаботен и полон жизни. Его душу швырнули на землю, где она до сих пор и лежала, забрызганная грязью воспоминаний и страданий, настолько сильных, что он задавался вопросом: сможет ли он когда-нибудь восстановить хоть какую-нибудь часть того человека, которым он когда-то был.

Да и хотел ли он этого?

Было кое-что, о чем следует упомянуть, в том, чтобы быть оцепенелым. Не было никакой ответственности. Никаких обид на себя или кого-либо еще. Так жить — очень приятно, стоит только справиться с одиночеством.

Но когда он заглянул в эти глаза, такие ярко-голубые и искренние, все одиночество его жизни вдвойне обрушилось на него и сдавило грудь.

Если я сошел с ума, насколько неразумно будет поцеловать ее?

И будет ли?

И прежде чем он успел передумать, мужчина опустил голову, чтобы вкусить самые сладкие губы на свете.

Лета зарылась пальцами в мягкие волосы Айдана. Их дыхание смешалось в одно… Его поцелуй был божественен… хотя он был простым смертным. Он прижал ее ближе, и она почувствовала стальную твердость его мускулистого тела. Жар его объятий. Полную удовлетворенность в своей бессмертной душе.

Лета не должна была этого делать. Однако остановить себя она не могла. Слишком долго она не касалась мужчины. Слишком долго не позволяла любой страсти касаться своей жизни. Предполагалось, что она лишена эмоций, но вот она стоит, ощущая его присутствие каждой клеточкой своего тела.

Она сифонила[29]от него? Это было самым разумным объяснением всех этих эмоций, и все же оно не казалось правильным. Ее чувства были слишком живыми. Они ощущались как ее собственные. Это был не его гнев. Это было не его вожделение. Это было ее страстное желание, которое она, сама лично, ощущала, и оно рождалось в глубине ее колотящегося сердца. Это — ее потребность быть ближе к нему.