Там же, в кухне, Бабушка Пелтон рассказывала мне про их с дедушкой путешествия по свету, про Китай, где родилась мама. Сами слова, казалось, переливались разноцветными блестками, как пайетки ее любимых воскресных джемперов — розового или нежно-голубого. Гладкая прическа Бабушки Пелтон напоминала лакированный шлем из волос — стального цвета, длиной ровно до плеч. Внешность ее могла показаться забавной, но лишь тому, кто не любил ее так сильно, как я. Мне же она казалась привлекательной, как конфетка.

С бабушкой я провела гораздо больше времени, чем с матерью, у дедушки с бабушкой я ночевала чаще, чем дома, — после сестринских курсов мама много работала в ночную смену, там платили лучше.

Бабушка Пелтон — единственная, кто говорил о моем отце. Тот бросил маму, когда я была еще совсем крошкой. Для мамы эта тема была закрыта. Я несколько раз пыталась расспросить, но в ее взгляде появлялась жуткая тоска, и я тут же жалела, что вообще вспомнила о нем.

Бабушка Пелтон рассказала, что мама познакомилась с моим папой — Тоддом Роджерсом — еще в школе.

— Это была любовь с первого взгляда, — вспоминала она. — И сразу после школы они обручились. Твоему дедушке он сразу не понравился — показался слишком вульгарным, примитивным. Но родители его были людьми добрыми, набожными, и дедушка постепенно смирился. Твой отец поступил в морскую пехоту, как его отец и его дед. Помню, как Тодд заканчивал курсы новобранцев, мы все тогда приехали на выпуск. О боже, какой же он был красавчик в форме! Они с твоей мамой очень любили друг друга и через несколько месяцев поженились. Сначала жили, как цыгане, скитались по военным базам, иногда приезжали на Рождество. Они были очень счастливы. А с рождением Рона стали еще счастливее. Когда началась война во Вьетнаме, пни как раз ждали тебя. Твоего отца призвали одним из первых. Морских пехотинцев всегда первыми посылают туда, где случается беда. Поэтому, когда аист принес тебя, его не было рядом. Мама и Рон переехали к нам на время, и я заботилась о мальчике, пока мама лежала в больнице.

Не знаю, что произошло с твоим папой после возвращения. Но он определенно изменился. Отец Тодда скончался к тому времени, — возможно, он сумел бы помочь справиться с войной, что продолжалась в душе сына. Твоя мать никогда не говорила о семейных проблемах. Раньше Тодд подумывал о военной карьере, а тут решил уволиться. Они сняли квартиру неподалеку, за углом, ту самую, где сейчас вы живете. Он пробыл дома месяца два или три, а потом исчез. Для всех нас это стало шоком. Фэйт, естественно, была совершенно убита. Никто ничего не понимал, даже мать Тодда, бабушка Роджерс. Она умерла года через два после этого. Мы даже не знали, как с ним связаться, чтобы сообщить о кончине матери, и на похоронах его не было. Понимаешь, человек просто ушел, бросив всех и все, не оглядываясь. Твоей маме нелегко пришлось. Развод — это не просто серьезно, это трагедия. Сейчас она уже приобретает национальные масштабы, затрагивая едва ли не каждый дом. Все оттого, что женщины не дают мужчинам шанса быть мужчинами. Но в случае с Фэйт это была не ее вина, я точно знаю. Мы правильно ее воспитывали, она была хорошей женой, всегда следовала за своим супругом, как и положено доброй христианке, никогда не пыталась командовать. А он в благодарность за все просто отказался исполнять обязанности мужа и отца. Он и наши сердца разбил — мое и дедушкино. Каково нам было видеть, как разрушился ее брак. Конечно, у твоей мамы был тяжелый период, она даже на некоторое время отошла от церкви. Говорила, мол, не в силах выносить сочувствие. Как будто сострадание — такая дурная вещь! Пару лет она промаялась, пытаясь собраться с силами и склеить собственную жизнь. Но как тут склеишь, если главного куска не хватает? Хандра ни к чему хорошему не приводит. Никогда не впадай в хандру, Энджи. Но твоя мама справилась, сумела взять себя в руки. Пошла учиться, нашла работу, чтобы содержать тебя и твоего брата. Так, конечно, не должно быть. Но она делала все, что могла. — В этом месте Бабушка Пелтон всегда одобрительно качала головой.

Не помню, когда пришли первые рождественские открытки от отца. Но точно — много лет спустя. И без обратного адреса. Каждый год с одним и тем же текстом: «Дорогие Рон и Энджи, я помню о вас и желаю вам счастливого Рождества. С любовью, папа».

— Рождество — это легко, — проворчала как-то Бабушка Пелтон, не заметив, что я кручусь неподалеку. — Про Рождество все помнят. А вот ко дню рождения он детишкам открытки не присылает. Помнить, когда детки, родились, это — да.

Я училась в старшей школе, когда мама начала ездить с благотворительными миссиями. Рон уже поступил в колледж, а я стала слишком взрослой, чтобы утешаться мороженым и бабушкиными рассказами. Я тогда злилась на маму за то, что она бросала меня, и всячески выкаблучивалась. Бабушка Пелтон не могла со мной справиться. У меня начались проблемы в школе, но бабушка скрывала их и от Дедушки Пелтона, и от мамы, когда та возвращалась наконец домой. Некоторое время я вела себя прилично, а потом мама уезжала, и я словно с цепи срывалась.

Я превратилась, по выражению Бабушки Пелтон, в «заблудшую овцу». Все началось с моего парня, Денни, — он был старше, жил на нашей улице. Денни был не первым ухажером, но худшим из них: бросил школу и гонял по городу на мотоцикле. Бабушка его терпеть не могла. Все пыталась меня образумить, но я слышать ничего не желала. Тайком сбегала из дома вечерами на свидания — и эту тайну бабушка тоже скрывала от всех. Я начала прогуливать школу, курить с подружками в школьном туалете. За это меня даже временно исключали, дважды.

Но стоило маме вернуться, как я мгновенно превращалась в пай-девочку.

Наверное, все так и шло бы своим чередом и в конце концов наладилось бы. Вот только за год до моего окончания школы умерла Бабушка Пелтон. Никто даже не подозревал, насколько тяжело я это переживала. До сих пор смутные, но все же сомнения в вере отныне обрели плоть. Учитывая воспитание в глубоко христианской семье, с твердыми основами и принципами, которые должны были бы освещать мой путь с ранних лет, — мне не было оправдания.

Помню то кошмарное Рождество, без бабушки. Мы с мамой постоянно переругивались из-за всякой ерунды. Она собиралась в очередную командировку — в Индию, — а я страшно переживала по этому поводу. Рождественским утром я взбеленилась из-за того, что так и не получила в подарок долгожданные джинсы. Как сейчас помню — Jordache, абсолютный хит той эпохи.

— Жаль, что ты так расстроена, Энджи. Но я просто не могу себе позволить такие подарки. Подумать только, джинсы за пятьдесят долларов!

— Но я ведь больше ничего не просила! Один-единственный подарок к Рождеству!

— Энджи, — мама укоризненно покачала головой, — если бы ты знала, как меня огорчает, что у тебя вообще возникают подобные желания. Знаешь, сколько всего можно купить на пятьдесят долларов? Сколько это еды и лекарств для тех детишек, с которыми я работаю? Речь идет не об удовольствиях, а о спасении жизни. Даже будь у меня эти деньги, я ни за что не потратила бы их на модные штаны для тебя.

Не могу сказать, что была с ней не согласна. Но чувствовала себя при этом ужасно — брошенной, отвергнутой, ненужной. Я умоляла маму не уезжать, не оставлять меня с Дедушкой Пелтоном.