Она пожимает плечами.

– Сомневаюсь, что сами немцы знают, что они делают. Тут недалеко обсерватория, и в ней полным-полно астрономов из Ада. Мы все здесь видим то, что они вспоминают, когда смотрят в телескопы.

Молоко холодное, и Тибо пьет его медленно.

– Я могу для вас что-нибудь сделать? – спрашивает он.

– Просто будь осторожен.

На площади Данфер-Рошро Бельфорский лев исчез со своего постамента. Пустую платформу, на которой когда-то стояла в напряженной позе черная статуя, окружает толпа каменных мужчин и женщин, и у всех львиные головы.

Тибо среди этих оцепеневших фланеров чувствует себя счастливым. Изысканный труп что-то бормочет рядом с ним.

Сэм взволнована. Она не хочет – или не может – подойти ближе, она останавливается на краю площади. Она снимает неподвижную толпу с этой точки и с любопытством наблюдает за Тибо.

«Элиза, – думает Тибо. – Жан. Как жаль, что вас здесь нет». Впервые после Булонского леса партизану кажется, что он видит перед собой то, за что сражался.

Надо было разыграть припрятанную карту.

«Я убил своих друзей», – думает он.

Какое предательство против коллективизма, военного социализма «Руки с пером» – придержать карту для себя. Он даже не знает, что бы она сделала. Но игра – это бунт на обломках объективной случайности. По крайней мере, такой ее задумали сюрреалисты, запертые на южной вилле.

«Историки, изучающие игральные карты, – сказал Бретон, – пришли к согласию относительно того, что на протяжении веков перемены в игре всегда происходили в периоды грандиозных военных поражений». Превратить поражение в неистовую игру – вот в чем суть. В конечном итоге эта история достигла Парижа с его манифами. Бретон, Шар, Домингес, Браунер, Эрнст, Эроль, Лам, Массон, Ламба, Деланглад и Пере, творцы новой колоды. Гений, сирена и маг изгнали жалкую аристократическую ностальгию, которую воплощали в себе король, дама и валет. А джокером стал Папаша Убю с месмерической спиралью на животе.

Карты создавали и теряли, иной раз находили снова. Если военные байки несли в себе хотя бы зерно правды, птицеликий Панчо Вилья, маг революции, разыгранный каким-то ополченцем из Жеводана, спас его соратников от солдат, помыкавших демонами. В 1946 году головоногий и двухтелый Парацельс, маг замочных скважин, всплыл из Сены и затопил два корабля Кригсмарине. Фрейд, Алиса Кэрролла, туз пламени, де Сад, Гегель, Ламьель[30] с лицом жука – все они, по слухам, где-то блуждают.

У Тибо сирена замочных скважин. Работа Виктора Браунера. Женщина с двумя лицами, в накидке с оскаленной мордой ягуара. Нарисовали ее на бумаге, но потом какая-то сила перенесла незаконченный набросок со всеми лишними штрихами на карту.

Однако Тибо – слишком осторожный игрок. Он все еще не выбрался из болота угрызений совести. Он идет вместе с изысканным трупом, воплощением безумной любви[31], переживая неделю доброты[32].

– Сегодня вечером, – говорит Сэм. Они разбили лагерь в сохранившемся кафе. – Я должна сделать еще одно фото.

Тибо смотрит в окно и подыскивает слова.

– Может, это сфотографируешь? – спрашивает он наконец.

Звезды летят по небу гораздо быстрей, чем следовало бы. Само небо темно-серое, звезды – желтые, и это не земные звезды. Это скопища чужеродных огней. Внезапно к Тибо из ниоткуда приходят названия всех созвездий: Аллигатор, Ящик-без-замков, Ловушка-для-лис. Они смещаются во всех направлениях.

Сэм улыбается.

– Должно быть, демоны смотрят в телескоп, – говорит она. – Как и рассказывала та женщина. – Он и не знал, что Сэм все слышала. – Это небо над Адом. Они, вероятно, испытывают ностальгию, – продолжает девушка. – Здесь нет никаких ворот, ведущих назад. Лишь какие-то сгустки энергии могут прорваться туда или оттуда. Я хочу сказать, в Ад, из Ада. Бесы могут только смотреть.

– У тебя есть фотографии демонов? – спрашивает Тибо. Сэм снова улыбается.

В Люксембургском саду – заблудшие нацисты. Они рыдают над каким-то актом разрушения, загипнотизированные стоящей там Статуей свободы. Вместо головы у нее всего лишь скопище балок, вскинутая правая рука скрючена. Из железной груди торчит массивный глаз, окруженный мясистыми веками. Моргает. Один солдат произносит молитву на немецком, затем на французском. Товарищи просят его умолкнуть.

Тибо и Сэм крадутся мимо них под прикрытием живой изгороди. Изысканный труп время от времени исчезает, но всегда возвращается. Он гоняется по заросшим садам, сквозь молодую поросль и кусты роз, его гусеница приподнимает переднюю часть тела так высоко, что высокие отростки на другом ее конце растопыриваются, как зубцы испорченной вилки.

Ночью происходит перестрелка. Бежево-черные ставни на рю Гинемер забрызганы кровью. Сэм сворачивает с рю Бонапарт на улицы поменьше, чтобы уйти от огней и звуков работающих двигателей на месте чьих-то раскопок. Бюро сюрреалистических исследований недалеко – оно давно закрыто, но там все еще витают тени былых изысканий, и шкафы ломятся от оборудования, относящегося к сопредельным областям. Изысканный труп здесь заряжается энергией.

Это спорная зона. На рю дю Фур они прячутся, услышав крики на немецком.

– Тут недалеко базы, – шепчет Сэм. Отель «Лютеция», где разместились нацистские офицеры, тюрьма Шерш-Миди, где политические заключенные становятся подопытными и пищей для ужасных существ.

– Куда ты нас ведешь? – спрашивает Тибо. И тут же, увидев шпиль церкви в конце рю де Ренн, узнает ответ. – Ты не сможешь туда забраться, – говорит он. Ему хочется быть неправым.

– Ты тоже, – парирует Сэм.

Два из пяти углов перекрестка, к которому они подошли, превратились в строительный мусор. Там, где рю де Ренн встречается с рю Бонапарт, над землей завис огромный камень, как будто отделившийся от горы. Церковь Сен-Жермен-де-Пре – все еще церковь и выглядит нетронутой. А на пятом углу – «Les Deux Magots», «Два маго»[33].

Зеленые маркизы кафе всколыхнулись от сильного ветра изнутри. Вокруг него столы и стулья – они то приподнимаются, словно собираясь улететь, то рывком возвращаются на прежние места на мостовой. И опять вверх, на высоту человеческого роста, затем вниз. Так они прыгают уже несколько лет.