Маски надеты, бандаж крепко застегнут, серебряный бубен начал свое вращение – этого нам хватило, чтобы посетители бара прекратили свою болтовню. Такая реакция публики всегда является хорошим началом.

Серьезный вызов возник, когда посетители захотели воспользоваться туалетом, а я, когда они заступили на «нашу» территорию, решил провести с ними несколько импровизированных интервью. Чем более унизительными были мои вопросы, тем больше это нравилось публике, и хозяин заключил с нами повторный договор.

По округе быстро распространилась слава о скачущем, как конь, вокалисте, старом чудаке на басу и Тони Ли, у которого были черный Gibson, черная тушь и черная помада, но не было разрешения на работу (не забывайте – он был австралийцем). Когда мы вернулись на место преступления, спустя несколько недель, зал был переполнен, а когда мы появились там в следующий раз, зрителей было еще больше. Хозяин был в восторге.

– Люблю такие шутки, – говорил он. – Очень люблю, – и обильно угощал меня пивом.

Лето 1978 года стало для меня потрясающим. Я мог свободно бродить по лондонским улицам, ведомый лишь мечтами, и даже мог что-то забывать по собственному желанию. Я ушел в отставку с должности руководителя отдела развлечений, поэтому просто возился в Ист-Энде, получая загар строителя.

Волна панка и свойственного ему самодеятельного подхода к производству альбомов и звукозаписывающим компаниям породила бешеную активность. Виниловые синглы собственного производства тоже были обычным делом для рок-групп, но наша банда Shots находилась в не самом выгодном положении. У нас не было денег, чтобы напечатать пластинки. Тони, наш антипод-вампир, демонстрировал признаки ультимативного поведения. Он был старше всех остальных в группе, по-настоящему зарабатывал деньги на музыке и до того, как пришел в нашу группу, и был одержим вполне понятным стремлением начать это делать снова.

На протяжении моего третьего и последнего года обучения мы возобновили наши выступления в пабах и клубах по всему Лондону. Мы смогли бы обклеить стены маленькой клетки для хомячков отказами на издание сингла «Dracula», которые мы получали от лейблов. Публике в пабах мы начали надоедать, и я полагаю, что это чувство было взаимным. Лишь ограниченное количество раз можно выдавать одни и те же шутки или одни и те же песни, прежде чем люди начнут от этого уставать. Однажды вечером, впрочем, когда мы грузили свои пожитки в фургон, и я стоял рядышком, оставшись на пару минут без дела, к нам подошли три странно выглядящих человека.

У Пола Самсона были шляпа-котелок, кожаная куртка и усы, а также кудри до плеч. Он мало чем отличался от спаниеля породы кинг-чарльз. Крис Эйлмер был высокого роста, носил прическу «маллет» и по-настоящему казался достаточно взрослым. У Барри Перкиса были крашеные в рыжий цвет волосы, классическая куртка нацистского штурмовика, флуоресцентные серьги и ярко-красные брюки.

– Привет, – начал Пол. – Мы группа Samson. У нас есть контракт, альбом и менеджмент, и нам нужен вокалист. Интересно?

– Гэри Холтон из Heavy Metal Kids – вот какого рода вокал нам нужен, – сказал Барри.

– Я вижу у тебя некоторое влияние Иэна Гиллана, – задумчиво произнес Крис.

– А также Kiss и The Residents, – добавил Барри. – Безумное дерьмо.

– Да-да, безумное, – усмехнулся Пол.

– Ну, я очень польщен, – ответил я. – Но через три недели я должен сдавать свои выпускные экзамены, так что я ничего не смогу делать, пока не покончу с этим. Нормально?

– Да, пойдет. Мы будем на связи, – сказал Пол и записал мой номер телефона. Я все больше и больше был озабочен экзаменами и за шесть месяцев до выпускных решил наверстать два с половиной года академических задолженностей.

Без лишних усилий я получил «Десмонда» и «Туту» или, правильнее сказать, низкоранговые награды низшего дивизиона.

К концу экзаменов я начал думать, что почти овладел смыслом всей этой академической науки. Мой мозг трещал по швам – но в правильных местах, – и я начал задаваться вопросом, может ли эта деятельность принести мне какую-то ощутимую пользу.

Я сдал свой последний экзамен перед обедом. Глубоко вздохнул, поворачиваясь спиной к белому фасаду огромного главного корпуса на Майл-Энд-роуд. Сел на 277-й автобус, доехал до Гринвичского пешеходного тоннеля и прошел под Темзой к старым причалам, расположенным в южной части реки. Студия Wood Wharf была репетиционным помещением с панорамным видом на воду – но в тот день я направлялся в небольшой передвижной сарай с задней стороны.

С головой, все еще гудевшей от кабинетных бумаг о Мюнхене, перемирии и сдаче Франции нацистам, я открыл дверь студии. То был 1979 год. Мне было 20 лет, и я собирался стать постоянным вокалистом Samson.

Это было не совсем то, чего я ожидал. В репетиционном зале было больше оборудования, чем я когда-либо видел: усилители Marshall, динамики Marshall в коробках размером 4 х 12 дюймов, соло-гитара Paul Gibson, бас Chris Fender Precision и, конечно же, самое большое количество барабанов, в непосредственной близости от которого я когда-либо стоял.

Однако в то время как в оборудовании мы не испытывали никакого недостатка, желание что-либо делать странным образом отсутствовало. Я рвался в бой, но первым делом группа отправлялась в паб. И лишь набравшись там, мы приступали к репетициям.

– Начнем? – спрашивал я.

– Неа. Давайте сперва оттопыримся как следует.

Так это начиналось. Это безумие продолжалось около двух лет, но все же нам удалось сыграть немного приличной музыки, плюс несколько различных концертов, хоть я и должен признать, что втайне нам очень нравился такой образ жизни.

Итак, непосредственной задачей было оттопыриться, поэтому я вернулся в паб и взял третью пинту. Когда я вернулся, в студии уже начался полный отбой. Несмотря на то, что я играл в группе под названием «Скорость», лишь через пару лет я узнал, что существует наркотик с таким же названием. На носу Криса была заметна легкая белая корочка. Он был необычайно активен по сравнению со своим обычным, довольно вялым поведением.

Пол, с другой стороны, осторожно сворачивал один из нескольких косяков, смешивая измельченную смолу с табаком, извлеченным из сигарет Marlboro. Это, а также новая эхо-машина, создавало приятную интермедию переплетающихся отзвуков, которая продолжалась в течение нескольких минут.

Барри, или, как он сам себя называл, «Громовержец», был одет в синий комбинезон. Будучи машинным отделением группы по части барабанов, он не выказывал признаков своей обычной бодрости. Как оказалось, это было так потому, что он принял пачку антидепрессантов и запил их пивом. Примерно через полчаса или около того мы начали репетировать номер: обкуренный гитарист, обнюханный басист и обдолбанный ударник, который периодически вырубался и начинал заваливаться назад вместе со своим сиденьем. К счастью, позади него находилась стена, которая не давала ему упасть и заставляла проснуться, чтоб следом разбудить и ударную установку и наверстать упущенное.