Маргарет

Лондон

10 августа 1940 года

Моя Маргарет!

Я написала не одну дюжину писем, объясняя тебе, куда я уехала. Но потом я просмотрела письма, взятые с собой, и подумала, что вряд ли ты сейчас в Эдинбурге. Скорее всего, уже пустилась в дорогу в поисках секретов.

Одного из писем не хватает — того, которое ты подобрала в тот вечер с пола. Я точно знаю, что это за письмо. Это то письмо, где глупый, замечательный мальчик уходит на войну, чтобы доказать, что он мужчина. Где он умоляет любимую женщину отправиться в Великое Неизвестное — в Лондон, в его объятия, что пугает ее не меньше, чем его решение. Где он просит ее довериться ему. Смешно: этот мальчик не знает, что такое страх, а женщина, ждущая его на другом конце письма, до смерти боится воды; до смерти боится встречи с тем, кто водил тем пером; до смерти боится вновь открыть свое сердце.

Когда война взорвала мои стены и выпустила воспоминания на свободу, куда я могла поехать, как не в Лондон? Я должна была проверить, по-прежнему ли бродят там призраки, как бродят они в Эдинбурге.

Когда-то, слишком давно, я влюбилась. Влюбилась неожиданно, безоглядно. Я не хотела терять эту любовь. Его звали Дэвид, и он был прекрасен душой. Он называл меня Сью и писал мне письма, где каждая буква была полна эмоций. Получая его послания, я знала, что не одинока на своем маленьком острове.

Но тогда бушевала война. Для новой любви это было плохое время и плохое место. Во время войны чувства бьют через край, люди исчезают, мнения меняются. Возможно, я была не права, влюбившись так внезапно. То, что случилось тогда… то, что случилось между мной и Дэвидом, стоило мне брата. Стоило мне многого.

Если бы я могла все изменить, захотела бы я? Сделала бы иной выбор, который сохранил бы мою семью и не обрек бы меня на жизнь в одиночестве? Я провела двадцать лет, размышляя об этом. Но, сидя в лондонском поезде, окруженная письмами Дэйви, я поняла, что ничего не стала бы менять. Конечно, я бы хотела, чтобы Финли не уходил. Но те несколько ярких, прекрасных лет, пусть и повлекших за собой одиночество, я не променяла бы ни на что. Те решения, что я приняла тогда, подарили мне тебя. И это значит, что все было не напрасно.

Надеюсь, ты простишь меня за то, что я не рассказывала тебе всего. Прошлое есть прошлое. Я люблю свое настоящее с тобой и не хотела, чтобы его что-то нарушило.

Когда я найду все ответы, которые ищу, то вернусь домой к тебе, моя Маргарет.

С любовью,

мама.

«Лэнгхэм», Лондон

27 ноября 1915 года

Дэйви!

Ты только что ушел. Наверное, устраиваешься сейчас на своем месте и слушаешь, как стучат колеса, увозящие тебя из Лондона. Прости, что не проводила на вокзал. Я не смогла, так как не верила в свои силы. Знала, что если бы пошла, то вцепилась бы тебе в руку и уже не отпустила бы. Но теперь жалею, что испугалась и отказалась от шанса еще раз увидеть твое милое лицо.

Должна сказать, как только слезы высохли, я очень на тебя рассердилась. Возможно, в глубине души я надеялась, что сумею каким-то образом убедить тебя остаться. Надеялась, что, если отдам тебе всю себя, ты не захочешь меня покинуть. Разумеется, меньше я все равно не смогла бы дать! Эти девять дней были прекрасны.

Но вот в поезде на пути в Лондон я ужасно трусила. Причем даже сильнее, чем когда забиралась на паром, — зажмурилась и затаила дыхание. С каждым качанием судна я все больше хотела оказаться дома, где почва под ногами не колышется. Однако в поезде было еще хуже. Он не только вез меня прочь от дома, в неизвестное. Он вез меня к тебе.

Я знаю, ты любишь меня. Никогда не сомневалась в этом, мой мальчик. Три года ты подбирал слова, строил изящные фразы, с особым тщанием выписывал «Сью» на конверте. Наверное, мне не было нужды волноваться о том, как пройдет наша встреча. И все же я волновалась. Все это ты делал для Элспет, живущей на бумаге, для остроумной и искушенной женщины, которая небрежно отсылает письма американцам, обсуждает книги и пишет между делом стихи.

Но эти стихи я пишу при тусклом сиянии свечи, под шуршание птиц в соломенной крыше над головой. Читая твои письма, я вытираю слезящиеся глаза, так как сижу на корточках у очага, где едко дымит горящий торф. Все соседи отзываются обо мне не иначе как о «той странной девушке». Для них я чудачка Элспет, которую увидишь скорее с книгой в руках, нежели с веретеном. Чем ближе подвозил меня поезд к Лондону, тем сильнее становился страх, что ты подумаешь обо мне так же.

Но как только я шагнула на платформу и нашла в толпе твои глаза, все опасения растаяли. Ты не видел модное розовое платье, не видел волосы, которые я начала приглаживать за час до прибытия, не видел моих попыток изобразить из себя женщину, что запросто пересекает всю страну для встречи с обаятельными американцами. Ты видел настоящую Элспет. Ты видел меня.

Ты и вправду думал, что я не узнаю тебя без той смешной красной гвоздики в петлице? Не разгляжу в тебе того романтика, которым ты являешься? Я доставала твою фотографию и смотрела на нее столько раз, что она, наверное, отпечаталась в моем мозгу навечно. Теперь точно знаю, что мои мечты рождены не одним лишь воображением.

Однако увидеть тебя во плоти, в цвете — это больше, чем я могла надеяться. А ты знаешь, что твои глаза точно такого же зеленовато-коричневого оттенка, как шотландские холмы зимой? И ты гораздо выше, чем я предполагала по снимкам. Ты лишился усов, которые отращивал с таким усердием, и волосы у тебя короче, чем были, но все равно так и хочется провести пальцами по этим кудрям песочного цвета.

Ты казался таким застенчивым при встрече на вокзале, как будто совсем не знал меня. И я поверить не могла, что мой Дэйви, мой мальчик, который страница за страницей распространялся о книгах, «войне деревьев» и своей племяннице, за весь ужин не сумел придумать более десяти слов! Зато я болтала за двоих, потому что ужасно нервничала, — ведь я впервые в жизни ела в ресторане. Столько людей, столько вилок, и ни одной овсяной лепешки в зоне видимости. Но когда мы шли обратно к «Лэнгхэму» и ты остановил поток моих слов поцелуем, вот тогда я увидела того Дэйви, которого любила. Вот тогда разглядела бесстрашного мальчика, похитившего мое сердце.

Ах, «Лэнгхэм»! Едва шагнув внутрь, я почувствовала себя принцессой. Сплошь мрамор, стекло и электрические лампы — настоящий дворец. Ты не ожидал, что я пойду в твой номер? У тебя округлились глаза и задрожали руки, когда я предложила это. Ключи от номера ты уронил пять раз, я считала. А в конце концов оказалось, что вовсе не о чем было переживать.

Хотела бы я, чтобы мы все время провели в твоем номере. Девять неповторимых дней. Хотела бы просыпаться и видеть, как утром ты первым делом с тревогой ищешь меня глазами, чтобы убедиться, что я еще рядом. Хотела бы засыпать в твоих объятиях после долгих сонных бесед в темноте. Я собирала каждое слово, чтобы нанизывать их, как бусины, на нить памяти и перебирать одинокими ночами, когда снова вернусь на Скай. До тебя я ни разу не слышала американского акцента. Больше всего мне нравится, как звучат в твоих устах слова «я тебя люблю».