– Молодец. О чем говорили?

– О разном, – посматривая в окно таксомотора, рассказывал Эдуард. – Владимир Николаевич интересовался моей службой в армии. Спрашивал о том, почему не пошел учиться после увольнения в запас, и о моей нынешней работе. Я отвечал: спокойно, обстоятельно.

– Как считаешь, ты ему понравился?

– По-моему, да. Во всяком случае, он не выказывал недовольства. Напротив – был приветлив, доброжелателен.

– Когда расставались, в гости приглашал?

– Сказал: будет рад встретиться.

– Неплохо, – резюмировал Костин. – Для первого раза неплохо. Да, кстати, а какое у тебя сложилось впечатление о его дочери?

– Нормальная телка. А что?

– Характер у нее не из простых. Помнится, Андрей Казимирович не раз на нее жаловался.

– Андрей Казимирович? Кто это?

– Бывший муженек.

Племянник вздохнул:

– Да, есть с ней небольшие проблемки.

– Какие именно?

– Александра иногда замыкается, по непонятным причинам уходит в себя. Вроде разговариваем на отвлеченные темы, что-нибудь живо обсуждаем и вдруг бац – замолкает. Спрашиваю: «Что с тобой?» Она либо не отвечает, либо говорит: «Ничего. Все нормально». А у самой слезы на глазах.

– Хм… – на секунду задумался дядя. – Может быть, покойную мать вспоминает?

– Не знаю.

– Ладно, я попробую провентилировать этот вопрос.

– Как?

– Тут намедни один мой знакомый отыскал пропавшего мужа – того самого Андрея Казимировича. Я поговорю с ним и расспрошу про дочку Броневича.

* * *

Закончив на кухне с мытьем посуды, Саша тихо вошла в комнату отца. Сидя за рабочим столом и надев очки, тот изучал какие-то документы.

– Пап, – подойдя сзади, обняла она его.

– Чего, дочь?

– Он тебе понравился? – почти шепотом спросила она.

Понимая, насколько важен для дочери его ответ, отец не спешил. Отодвинув документы, он откинулся на спинку стула, поцеловал руку Александры. И вздохнул.

– Тебе подипломатичнее или правду?

– Правду и только правду.

– Ну, тогда слушай. На первый взгляд Эдуард – неплохой человек. Но есть в нем что-то наносное, искусственное, ненастоящее. Да, он хорош собой, вежлив, неплохо воспитан, неглуп… И все же в искренности его чувства к тебе я пока сомневаюсь.

Продолжая обнимать отца, дочь подавленно молчала.

Дабы окончательно ее не расстроить, он поспешил сгладить свою оценку:

– Тем не менее торопиться с выводами не стоит. Ты его знаешь недостаточно хорошо, я вообще видел однажды. Так что объективно оценить характер и человеческие качества Эдуарда в данный момент крайне сложно. В общем, поживем – увидим.

Последняя фраза была пронизана теплотой и любовью. Кроме того, отец не осуждал, а верил и давал надежду.

Обрадованная дочь чмокнула его в щеку и счастливая убежала в свою комнату.

Российская Федерация; Новорубинск

Некоторое время назад

К четырем часам утра на столе опустела вторая бутылка водки.

– Пивком заполировать не хочешь? – спросил Броневич.

– Мы уже уходим? – глянул на часы Кармазин.

– Нет. Но с крепким алкоголем пора завязывать. Мне к девяти на работу. Кстати, это не те часы, что подарил Трунилов? – кивнул подполковник на запястье капитана.

– Те самые.

– Хранишь, значит?

– Храню, – кивнул Стас. – Это единственная память о нем.

– Молодец. Ну, так что с пивом?

– Пиво с водкой в вольных пропорциях – это здорово. А наши головы от понижения градуса не растрескаются?

– Не думаю – мы же хорошо закусывали. Да и водка давно закончилась.

– Тогда не откажусь.

– Какое предпочитаешь?

– Украинское.

– А!.. – махнул рукой подполковник. – Все украинское пиво варят в подмосковных Мытищах на Волковском шоссе. Давай-ка лучше местного, нефильтрованного… Я в летнюю жару предпочитаю именно его.

Подозвав официанта, он попросил принести четыре кружки самого свежего пива. Заказ был исполнен молниеносно.

– Ты, кстати, не женился? – с удовольствием отхлебнул из кружки Броневич.

– Нет.

– Чего так? Тебе уж за тридцать. Не боишься навсегда остаться холостяком?

– А!.. – отмахнулся капитан. – Поначалу не было времени искать достойную пару. Отпуска короткие – пока отоспишься, пока проведаешь родственников и друзей… Ну а там, где мы с тобой воевали, романы крутить было не принято.

– Это верно. Но все же ты жалеешь, что уволился из армии.

– Как уже говорил, вспоминаю те времена каждый день, хотя умом понимаю, что делать мне сейчас там нечего.

– Почему?

Станислав пожал плечами:

– Во-первых, что может быть скучнее, чем командовать учебным подразделением? Ты прошел войну и согласишься со мной. После настоящей работы служба в тихом гарнизоне напоминает кладбище.

– Пожалуй, да. Не скажу, что мне нравилась война, но там я чувствовал себя в своей тарелке.

– Как говаривал старик Хемингуэй: «Любить войну могут только спекулянты, генералы, штабные и проститутки. Им в военное время жилось как никогда, и нажиться они тоже сумели как никогда».

– Это верно. Точнее не скажешь. А что же, во-вторых?

– А во-вторых, Володя, я в какой-то момент понял, что мы – военные – нашему государству попросту не нужны. Помнишь, меня после осколочного ранения отправили в отпуск аж на два месяца?

– Еще бы не помнить! Конец февраля двухтысячного года. Затяжная операция в Аргунском ущелье. Шатой мы тогда взяли, но Масхадов, Хаттаб и Басаев ускользнули. А тебя – израненного – мы на самодельных носилках километра три перли до площадки, где должна была приземлиться «вертушка».

– Верно, так и было. После госпиталя я вернулся в Новорубинск к матери и разом окунулся в мирную жизнь. Скажи, сколько мы тогда потеряли ребят при штурме Шатоя?

Броневич тяжело вздохнул:

– При взятии села погибло около полутора сотен человек. Затем, при отступлении боевиков, полегла почти вся шестая рота парашютно-десантного полка.

– Вот именно. Двести пятьдесят гробов отправилось к безутешным родителями, еще столько же искалеченных и израненных. А я приехал в Новорубинск и охренел. Хожу по улицам, смотрю телевизор и думаю: а где же траур по всей стране? Почему на всех каналах, как обычно, шутят федеральные клоуны, одуревшие ведущие ток-шоу расспрашивают кокаиновых наркоманов об их житье-бытье? Почему престарелые шалавы предлагают пожениться другим престарелым шалавам? Какого черта повсеместно играет веселая музыка и танцуют разукрашенные карлики? Одним словом, тогда у меня что-то щелкнуло в голове, и я потерял веру в наше государство. Навсегда потерял.