на эмиграцию. Ее основные интеллектуальные силы, правые и левые, были решительно против национал-большевизма. Кадеты, выходцем из которых был Устрялов, и группа «Накануне» расценили «Смену вех» как особо опасную ересь. Кадетские «Последние новости» вели резкую полемику против национал-большевизма. Б. Мирский назвал национал-большевизм «неотертуллианством» за абсурдную веру в национальные свойства советской власти. Для него это «новый вариант старого, самобытного отечественного черносотенства», близкий к «красным генералам», которые «взапуски, обгоняя друг друга, бросились к Троцкому». Для Мирского большевики — красная сотня. Ему становится видно, как близки друг другу красная и черная сотни, как «естественен союз между Троцким и Гутором».

Более интересной является критика кадетского журналиста Петра Рысса, признававшего национальный характер большевистской революции. Большевизм для Рысса — явление религиозное, ибо в нем, как и в славянофильстве и народничестве, огромная религиозная вера. Он называет взгляды большевиков примитивной эсхатологией. «Сквозь мишуру партийной догматики, сквозь фразеологию социализма, — говорит Рысс, — вырисовывались очертания глубокой и сильной веры в святость России, в назначение спасти погрязший в грехах мир». Психология большевизма, по словам Рысса, «была психологией типично-русской, с ее отталкиванием от Запада, с ее органическим отвращением к культуре».

Рысс считает, что большевики по воле народной стихии дезорганизовали страну, но по воле той же стихии вынуждены были приступить к организации государства. Большевизм превратился из интернационалистского учения в националистическую действительность, в нечто мало чем отличное от самодержавия.

Иначе говоря, Рысс признает идею левых народников, согласно которой любой политический режим является проекцией народного духа, но это отнюдь не приводит его в восторг.

Интересна реакция Струве. Он называет сначала «национал-большевизм наиболее интересной попыткой преодолеть российский кризис», родившейся на рус­ской почве. Но, тем не менее, он с самого начала отвергает национал-большевизм. Главным его аргументом оказывается экономическая разруха в России, которая становится для него абсолютным злом. Он совершенно отрицает какую-либо возможность того, что большевики экономически восстановят Россию, объясняя победу над поляками лишь кратковременной политической конъюнктурой. Струве поэтому называет национал-большевизм «идеологией национального отчаяния». Он полностью отрицает какую-либо возможность исторической эволюции коммунизма. «Эволюция коммунистической власти есть историческая бессмыслица... Эволюционировать может только сильная власть и с моральным престижем». По мере стабилизации советской власти и ее укрепления критика Струве национал-большевизма становится все более резкой. Он обвиняет Устрялова в том, что тот не видит фактов, а также упрекает национал-большевиков за то, что они не верят в силы русского народа выйти из создавшегося положения[9]. Таким образом, даже национальное крыло кадетов отвергло национал-большевизм[10].

РАЗМЕН ВЕХ?

«Смена вех» оказывается решающей вехой и для авторов. Происходит быстрая эволюция их взглядов и быстрое расхождение. На одном, правом, крыле в одиночестве оказывается Устрялов, на другом, левом, — Ключников, Бобрищев-Пушкин, Лукьянов, Потехин, бывшие его единомышленники. Осенью 1921 г. сменовеховцы охотно подхватывают термин «национал-большевизм», который Струве пускает в обиход тем, что публикует письмо Устрялова к нему в Крым, о котором говорилось. Они теперь с гордостью используют его для самоназвания течения, которое стало называться другими сменовеховством. Для них «национал-большевизм» гораздо более отражал сущность нового течения, чем сменовеховство, которое могло означать любое, даже безыдейное, сотрудничество с советской властью.

Через несколько месяцев после выхода «Смены вех» Ключников начинает издавать одноименный журнал, просуществовавший до марта 1922 года. Это, казалось, делает Ключникова центральной фигурой сменовеховства, тем более что затем он начинает издавать газету «Накануне», выходившую вплоть до 1925 года. Давая это название своей газете, Ключников несомненно желал подчеркнуть ее преемственность от того журнала, который он вместе с Устряловым и Потехиным издавал в начале 1918 года. Ближайшим сотрудником по изданию «Накануне» оказывается экономист Г. Кирдецов (Фиц-Патрик), по-видимому, еврей, судя по его сотрудничеству до революции в «Еврейской энциклопедии». Плодовитый журналист, Г. Кирдецов являлся также ведущим переводчиком на русский язык итальянской общественно-политической литературы. В 1919-1920 годах он занимал ключевую позицию в отделе агитации и печати правительства Юденича, будучи также редактором газеты «Свобода России», издававшейся в Таллине. Кирдецов разочаровывается в белом движении еще до «Смены вех».

«Накануне» существенно уходит от первоначальной позиции «Смены вех» в сторону безусловного призна­ния советской власти и привлекает к сменовеховству многих уставших от войны и невзгод людей, рассчитывавших, что советская власть превратится постепенно в приемлемую для жизни систему, быть может, станет государством умеренно либеральным, с какими-то поправками в общественной жизни, но где можно жить. «Накануне» также призывает бывших белых к возвращению в Россию.

Несмотря на то, что газета выходила в Берлине, была создана также ее московская редакция, издававшая литературное приложение. Редактор его, писатель Алексей Толстой, оставался в Берлине до 1924 года, но печатались в нем в основном писатели, жившие в России.

Если Устрялов выступает лишь за ограничение формальной демократии, то Ключников защищает тоталитаризм как самоцель. Он призывает к организованному переустройству мира, к активному вмешательству в ход истории. Похоже на то, что он начинает искать вдохновение в философии коллективизма Богданова и Горького. Эта философия, как известно, обосновывала крайне тоталитарную антиперсоналистскую доктрину, согласно которой любая яркая талантливая личность содержит в себе угрозу народному коллективу, ибо вызывает в нем внутренние конфликты. Горький, например, с симпатией приводил свидетельства о том, что волжские булгары вешали на деревьях всех тех, в ком замечали необыкновенный ум и познания. Ключников же приводит высказывание Аристотеля о том, что «государству нужны лишь средние люди и что оно обязано изгонять — остракировать — не только слишком плохих, но и слишком хороших своих граждан».

Но явно ссылаться на Горького и Богданова Ключников все же не решается. Он открыто также защищает и империализм как принцип, доказывая, что национализм и интернационализм, по существу, одинаковы в своих предельных устремлениях, отличаясь лишь путями и средствами. Интернационализм для Ключникова — лишь логическое завершение национально-государственного эгоизма, ибо этот эгоизм служит делу объединения народов в одно общее политическое целое, причем не меньше, чем самый бескорыстный интернационализм: Крупные империалистические государства, по мнению Ключникова, объединившие крупные территории и многие народы, представляют собой «ценное за­воевание интернационализма».

Проявляя явную непоследовательность, Ключников вместе с тем защищает Советскую Россию от обвинений в красном империализме, утверждая, что большевики пытаются по-новому разрешить национальный вопрос. В то же время он доказывает, что Россия вновь стала великой державой, и призывает ее занять такое место в международной политике, какое сделало бы невозможным образование враждебных друг другу коалиций.

Лукьянов оказывается также ближе к Ключникову в безоговорочном принятии советской власти. По-видимому, и он подпадает под влияние пресловутой философии коллективизма, положительно отзываясь о культурной политике большевиков. Правда,