— Много лет назад здесь был серебряный рудник.

Мы остановились совсем близко от товарных вагонов, и даже герани на порожках, и женщины, занятые стряпней, и уютно квохчущие куры не могли скрыть ужасную правду: эти вагоны уже никуда не поедут. Это были вагоны для перевозки скота, и здесь, в Сан-Луис-Потоси, они превратились в жестокую пародию на свое начальное предназначение.

Однако мексиканец чувствовал себя превосходно. Он куда-то собрался ехать. А вообще-то он жил здесь. И он сказал, что это был процветающий город. Здесь, в Сан-Луис-Потоси, было много красивых церквей: «очень типичных, очень красивых, очень древних».

— И среди них были католические? — уточнил я.

Он ответил мне отвратительным трехтактным смешком и подмигиваньем, демонстрирующим презрение к церкви.

— Даже слишком много!

— А почему все эти люди живут в вагончиках?

— Вон там, — он махнул рукой куда-то над крышами вагонов, — на городской площади, стоит красивейшее здание. Правительственный дворец. Там останавливался Бенито Хуарес[10]— вы наверняка о нем слышали. На этом самом месте он отдал приказ казнить Максимилиана.

Он подергал себя за усы и улыбнулся, исполненный гражданской гордости. Но увы, мексиканская гражданская гордость не только всегда обращена назад, в прошлое, но и произрастает на почве традиционной ксенофобии. Это правда — мало найдется на земле стран, у которых есть столько причин впасть в ксенофобию. И в эту минуту мне показалось, что неизбывная ненависть к иностранцам зародилась именно в этом месте, в Сан-Луис-Потоси. Как и большинство великих реформаторов в истории, Бенито Хуарес по уши залез в долги. И как только он отказался выплачивать национальный долг, началась интервенция объединенных сил Испании, Британии и Франции. В итоге в стране остались лишь французские войска, и, когда стало ясно, что они вот-вот захватят Мехико, Хуарес сбежал в Потоси. В июне 1863 года французская армия заняла Мехико и провозгласила Максимилиана, эрцгерцога Австрийского, императором Мексики. Правление Максимилиана было сумбурным и противоречивым периодом, царствованием тирана с благими намерениями. Но он был слишком слаб: ему требовалось французское присутствие, чтобы удержать власть, и он так и не заслужил поддержки у населения. Хотя считалось, будто индейцы благоволили ему, так как император был блондином, как Кетцалькоатль. В свое время Кортес успел воспользоваться тем же сомнительным внешним сходством с их возлюбленным Пернатым Змеем. Но самое плохое было то, что Максимилиан оставался иностранцем. Мексиканская ксенофобия лишь подлила масла в огонь, и очень быстро католические священники подвергли его отлучению от церкви как презренного сифилитика. Его жена, императрица Шарлотта, не родила ему ни одного ребенка — и это сочли доказательством позорной болезни. Шарлотта в панике бежала в Европу, надеясь найти помощь для своего супруга, однако ее появление осталось незамеченным, и от горя она тронулась умом и вскоре скончалась. Большую часть этого периода Америка была вовлечена в ужасы гражданской войны и непрекращавшиеся попытки вытеснить из Мексики Францию. Когда гражданская война закончилась, Америка, никогда не признававшая Максимилиана, стала вооружать Хуареса, и гражданская война в Мексике разразилась с новой силой. Максимилиана схватили и расстреляли в Куэретаро. Это случилось в 1867 году: Хуарес провозгласил Сан-Луис-Потоси своей новой столицей.

Скорее всего, именно американская помощь стала катализатором мексиканского национализма. В конце концов, Хуарес был чистокровным индейцем из племени запотеков и одним из немногих правителей Мексики, умерших собственной смертью. Но уже его преемник, жесткий и алчный Порфирио Диас, с радостью открыл границы — конечно, с немалой выгодой для себя — для тех, кого у нас принято считать филантропами и новаторами: Херста и Гуггенхайма, корпораций «Ю-Эс Стил», «Анаконда» и «Стандарт ойл». Хотя еще во время правления параноика Санта-Аны[11]Ральф Уолдо Эмерсон написал строки, осуждающие опасную авантюру Гуггенхайма:

Но кто он, тот самовлюбленный пустослов,

Что ссылается на

Высокую культуру

И бессмертное искусство?

Смотрите же, слепые,

Как надменные Штаты

Терзают Мексику

Винтовкой и ножом!

Мексика никогда не была такой мирной, такой индустриализированной и такой лживой, как при Диасе. Латинская Америка до сих пор несет проклятие непомерной алчности своих правителей. Ее индейцы и крестьяне так и остались индейцами и крестьянами. И во время кровавой революции, к которой неизбежно привело диктаторское правление Диаса, — крестьянского бунта 1910 года, описанного Бруно Травеном в его «Восстании повешенных» и еще пяти посвященных этой теме «Книгах джунглей», — Диас втайне уселся на поезд, которым управлял сам, и инкогнито сбежал в Веракрус, откуда благополучно добрался до Парижа.

— И здесь же, — продолжал мексиканец, — в Потоси, был написан наш национальный гимн. — Тем временем поезд остановился у необычайно длинной платформы. — А вот это один из самых современных железнодорожных вокзалов в стране.

Он имел в виду само здание, настоящий мавзолей для ошалелых приезжих, стены которого были изукрашены фресками Фернандо Лила. Это был вполне мексиканский стиль украшения интерьеров общественных зданий с предпочтительным изображением массовок или батальных сцен вместо обычных обоев. В данном случае озверевшая толпа восставших захватывала два локомотива. Картина адского побоища под грозовыми тучами: мушкеты, стрелы, томагавки и символические молнии, бьющие с неба. Вероятнее всего, имелось в виду, что крестьян вел в атаку сам Бенито Хуарес. Мексиканские живописцы никогда не мелочились — во всяком случае, мне не приходилось видеть их полотен обычной величины. Вот, например, как описал их Альдо Хаксли в «Путешествии по Мексиканскому заливу»: «Фрески Диего Ривейры отличаются своей величиной. Они занимают площадь не меньше пяти или шести акров». Судя по образцам стенной росписи, которые мне приходилось видеть в Мексике, я пришел к выводу, что большинство живописцев черпало вдохновение в творчестве безбашенного повесы Галли Джимсона.

Я вышел на привокзальную площадь и купил местную газету и четыре банана. Остальные пассажиры запасались свежими выпусками комиксов. Вернувшись на платформу и ожидая отправления поезда, я заметил, что давешняя зеленоглазая девушка держит только что купленный журнал. Когда я увидел, что это комиксы, все мое очарование ею развеялось без следа: у меня не вяжется с комиксами образ красивой женщины. Но у старухи ничего в руках не было. Может быть, зеленоглазка держит комиксы, купленные для старухи? Я снова почувствовал, как во мне проснулся интерес, и подобрался к ним поближе.