За Бартона Манкевичу пришлось уплатить бродвейским акулам огромную неустойку, словно без него играть короля Артура некому. Но таковы законы бизнеса – если есть возможность получить деньги, кто же от них откажется? Самому Ричарду тоже предложен неплохой куш: 250 000 долларов плюс сверхурочные, плюс создание всяческих условий для работы и жизни, например, неплохая вилла с полным штатом прислуги. Кстати, он делил эту виллу с Роди Макдауэлом, с которым мы снимались в «Леси», где я изображала хорошую девочку, а он – столь же благовоспитанного мальчика. Встретить приятеля на съемках «Клеопатры» очень приятно, хотя теперь он играл моего врага Октавиана.

– Лиз, это самая большая ошибка Октавиана и сценаристов фильма – убийство Клеопатры. Почему бы сценаристам нас не поженить?

Я хохотала:

– Роди, во-первых, нельзя столь откровенно перевирать историю, во-вторых, я не желаю твоей гибели в жизни, а не на сцене. Ты не представляешь, что такое Элизабет Тейлор!

Сам Бартон, которому уже осточертело ежедневно выходить в одной и той же роли и делать одинаковые королевские жесты в угоду публике, обставил свой уход из театра в Голливуд с помпой. Он распустил слух о королевском гонораре и немыслимых условиях, а больше всего о том, что без него фильм просто не получается. На Бродвее не дураки, там все прекрасно понимали, но сделали вид, что верят. Все знали, как болезненно относится Бартон к своей недооцененности, это действительно так, Ричарда не сумели оценить по достоинству ни до встречи со мной, ни после, ни даже после нашего расставания. Семь номинаций и ни одного «Оскара»! Конечно, позже бывало и больше, у того же Вуди Аллена номинаций какое-то немыслимое количество, но ведь были и статуэтки. А вот у любимца публики очаровательного сибарита О’Тулла та же история – только номинации. Он шутил:

– К счастью, процесс награждения идет, к сожалению, все время мимо…

Но тогда Бартону казалось, что все впереди, он же театральный актер, только-только пробующийся в кино.

Говорят, прощание ему действительно устроили грандиозное, не в смысле вечеринки, таковых и без ухода с Бродвея хватало, Ричард даже свою гримерку прозвал «Бар Бартона» из-за постоянных пьянок. Нет, прощались зрители, словно чувствовавшие, что долго не увидят любимого актера и не услышат его потрясающий голос. Овации в последний вечер были особенно бурными и долгими…

Позже Ричард в порыве откровенности признавался, что мир кино манил его славой (киношная куда больше театральной) и деньгами (гонорары звезд тоже несопоставимы). Поэтому, услышав предложение Манкевича сыграть Марка Антония за 250 000 долларов и всяческие удобства, не раздумывал.

Но все оказалось не так просто. Началось почти с истерики на примерке костюмов. Бартон, воспитанный в строгих понятиях мужского поведения горняков, считал голые мужские ноги неприличными и категорически отказывался от всяких тог или накидок, даже играя шекспировских героев. Костюмерам пришлось даже Гамлета одеть в штаны.

А тут Древний Рим и Древний Египет…

Манкевич, услышав требование Бартона «Тогу не надену! Терпеть не могу эти тряпки через руку!», согласно кивнул:

– Ни за что! Марк Антоний не болтун в Сенате, он воин, и одет будет соответствующе.

Чего уж там соответствующего ждал Ричард, могу только догадываться, но увидел он коротенькую солдатскую юбочку в складку, едва прикрывавшую то самое… заветное… Говорят, рык Бартона потряс Вселенную. Манкевич отреагировал спокойно:

– Ричард, или зрители валом станут валить в кино, чтобы посмотреть на твои мускулистые ляжки, или я ничего не смыслю в этой жизни.

– Но невозможно сделать лишнее движение, плавки и те видно!

– Никаких плавок.

– Ты хочешь, чтобы было видно то, что в плавках?!

И снова в ответ довольное спокойствие:

– Хм… можно. Так даже интересней.

Сколько бы ругани ни вылил Бартон на голову бедного Манкевича, режиссера это совершенно не смутило.

– Не делай лишних движений, а оператор не будет лежать с камерой на полу, вот и все. Зато твои великолепные ляжки восхитят кого угодно.

Я не понимала, чего он боится, мои собственные наряды, созданные Ирэн Шарафф, открывали грудь настолько, что тоже приходилось держать себя осторожно, дабы не оказаться топлес. Но мне это только помогало, добавляло царственных манер и медлительности.

Но переехать в Рим вовсе не значит получить в распоряжение волшебную палочку, как у феи, в кино, даже голливудском, ничего не делается само собой, разве только скандалы.

Манкевич режиссер умный и сразу понял, какой дешевкой получится фильм, если сценарий останется нетронутым. Мне тоже так казалось, играть очумелую от секса развратную бабу, вся жизнь которой делится между спальней и бассейном, а любовь больше похожа на животную страсть сексуальной маньячки, не хотелось совсем. Зрители легко отождествляют актеров с их ролями, получать еще и такую репутацию было просто опасно (тогда я не подозревала, что именно произойдет на съемках).

Роль Марка Антония тоже написана отвратительно, полюбить такого пьяницу-тряпку гордая Царица Нила не могла никак. Правда, если оставить Клеопатру такой, какая она была выписана в первом варианте сценария, то вполне могла.

Мы изменили один характер, поневоле последовали и изменения остальных. Манкевичу очень нравились пьесы Шекспира и Шоу, и он задумал сделать два фильма, как и у великих драматургов – «Цезарь и Клеопатра» и «Антоний и Клеопатра». Но жизнь всегда поворачивает по-своему.

И все же Джозеф принялся переделывать сценарий, пытаясь тягаться с самим Шекпиром в красоте и звучности фраз. Клянусь, у Манкевича могло получиться и часто получалось, однако ни Шекспир, ни Шоу не были одновременно драматургами и режиссерами, над ними не висел дамоклов меч трещавшего по всем швам бюджета, им не требовалось за ночь написать сцену, чтобы утром ее же поставить. А еще не приходилось командовать или учитывать требования тысяч статистов, планы студии, капризы или болезни актеров…

Но добили Манкевича даже не сроки и не проблемы с актерами, а размах. Роскошный текст, написанный ночью на скорую руку, не укладывался ни в какие разумные рамки, сценарий на глазах раздувался, как воздушный шар, грозя лопнуть и погрести под собой всех, кто в съемках участвовал. Но Джозеф решил бороться до конца, снять весь материал, а потом просто разделить на два фильма. Логично, потому что не требовалось строить декорации еще раз, нанимать огромнейшую команду, проделывать львиную долю работы заново.

Если бы студия смогла осилить такую задумку, возможно, фильм удался бы на славу, потому что мы играли с увлечением.

Но расходы на фильм превысили все мыслимые и немыслимые пределы. От огромного количества проглатываемых амфитаминов и подхлестывающих