здесь? А желание должно быть самым что ни на есть заветным. Ты поняла, Василиса?

– Да.

– Тогда я считаю до трех, – ее глаза весело сверкнули. – Один…

«…Быть богатой… – мелькнуло у меня в голове и тут же сменилось новой мыслью: – Выйти замуж и поехать за границу…»

Не то, все не то. Я чувствовала, что хочу не этого, но чего именно, понять не могла.

– Два, – звонко сказала Жанна.

«Чтобы вот сейчас, прямо сейчас, Влад вышел из изолятора и появился здесь, в столовой!» Нет, это и вовсе глупо. Откуда он появится тут, если у него карантин?

– Три! – произнесла Жанна громким шепотом.

Я зажмурилась и выпалила про себя:

«Хочу разгадать свои сны!»

Потом я дунула. Раз, другой. Свечки погасли, все, кроме одной. Она продолжала гореть, нежно-голубая, в белой пластмассовой подставке, воткнутая в самую сердцевину торта.

– Давай сильней! – подсказала Жанна.

Я дунула в третий раз. Легкое оранжевое пламя заколебалось и пропало, оставив еле заметный глазу беловатый дымок.

Вокруг захлопали и закричали: «Поздравляем!»

Я вдруг ощутила легкое головокружение. Перед глазами поплыла странная рябь. Сквозь нее я видела улыбающееся лицо Анфисы. Она протягивала мне толстую книгу в яркой, глянцевой обложке.

Точно во сне, я услышала ее голос:

– Держи, это подарок. Тут про античных богов – ты ведь хотела.

Кажется, я пробормотала слова благодарности.

Потом мы сидели за столиками, пили чай, ели желе и слизывали сливки с кусочков торта. Напротив меня сидела Светка и шептала что-то на ухо Маринке. Та медленно кивала, а ее прозрачные глаза, как всегда, смотрели в неведомую даль.

За соседним столом громко хохотала Жанна. Щеки ее разгорелись, глаза блестели. К ее плечу уютно привалился Геннадий Георгиевич, рядом, обнявшись, о чем-то тихонько беседовали тетя Катя и Анфиса. На скатерти стояла полупустая бутылка красного.

Мне стало душно и скучно. Я потихоньку отодвинула стул и встала. Светка тут же навострила уши:

– Куда это ты?

– В туалет.

– Чаю перепила? – насмешливо констатировала она. – Ясно. Смотри не утони.

Я, ничего не ответив ей, на цыпочках вышла из столовой в пустой коридор. Постояла в раздумье, куда податься, а затем спустилась в медпункт.

За матовым дверным стеклом было темно. Я осторожно заглянула вовнутрь – тишина, ни звука. И свет не горит. Значит, Влад по-прежнему спит.

Вздохнув, я побрела наверх и остановилась перед дверью столовой. Оттуда доносились громкие возбужденные голоса, веселая музыка и смех.

Я подумала, что Светка наверняка ждет моего возвращения, чтобы сказать очередную гадость, и мне стало совсем тоскливо.

«Не пойду, – решила я, – лучше в палате посижу. Все равно никто, кроме Светки, не заметит – Анфиса и Жанна пьяные».

Однако вместо того, чтобы повернуть вправо по коридору, я вдруг, сама не знаю почему, двинулась обратно на лестницу. Прошла восемь ступенек, затем еще восемь и очутилась на третьем этаже.

Здесь, как и в медпункте, было темно, коридор освещала одна-единственная аварийная лампочка. Я толкнула дверь библиотеки – она оказалась заперта.

Бродить тут в пустоте и полумраке было совершенно бессмысленным занятием, и я уже хотела спуститься обратно, на свой этаж, как вдруг заметила, что дверь одной из палат на противоположной стороне коридора слегка приоткрыта.

Повинуясь странному навязчивому любопытству, заставившему меня покинуть всеобщее веселье и отправиться блуждать по безлюдному интернатскому помещению, я подкралась поближе и просунула голову в щелку.

Первое, что я увидела, было окно, такое же широкое, как в нашей палате, но не занавешенное. Сквозь раздвинутые шторы в комнату лился тусклый желтоватый лунный свет.

У окна стоял стол, немного поменьше нашего, справа от него кровать. Я перевела взгляд чуть в сторону, в темный угол, куда не могло проникнуть уличное освещение, и вздрогнула от неожиданности.

Комната не была пуста! Там, в углу, неподвижно, как манекен, сидел человек. Я отчетливо видела его силуэт на фоне блестящего оконного стекла: контур лица, линию волос, плечи, руки, сложенные на коленях.

Человек тоже видел меня, более того, он смотрел на меня в упор. И ничего не говорил.

Мне стало невероятно жутко. Я хотела попятиться, но ноги точно приклеились к полу, и я не смогла сделать ни шагу.

Силуэт наконец шевельнулся и проговорил ломким, хрипловатым мальчишеским голосом:

– Эй, ты! Чего уставилась?

Значит, это человек! Не привидение, не призрак, не бог знает кто еще. Обыкновенный мальчишка, постарше меня. Но почему он тут, один?

– Ты что, глухая? – грубо повторил одинокий обитатель палаты. – Воровать небось пришла?

– Н-нет. – Я с усилием разлепила губы и потрясла головой.

– А чего шастаешь по чужим палатам?

– Так просто, – неуверенно ответила я, помолчала секунду и зачем-то добавила: – У меня сегодня… день рожденья.

– Очень рад за тебя, – презрительно фыркнул отшельник. – Дуй давай отсюда, да поживей. Слышишь, что тебе говорят, – проваливай!

Почему-то в его голосе я не услышала злости, хотя слова, адресованные мне, были не из приветливых. Я переступила с ноги на ногу и на всякий случай крепко уцепилась за дверную ручку.

– Нет, ты точно глухая, – вконец рассердился мальчишка. – Ладно, не хочешь топать к себе на праздник, иди сюда. Ближе подойди. Да не бойся, ничего я тебе не сделаю, не видишь разве? – Его голос едва уловимо дрогнул.

Только тут я оторвала глаза от его лица, плохо различимого в темноте, и поглядела вниз. Я думала, он сидит на стуле, но это был не стул. Ноги моего собеседника неподвижно стояли на подножке инвалидного кресла.

Вот кому вез вчера коляску Геннадий Георгиевич.

– Ты новенький? – спросила я полушепотом.

– Новенький, новенький, – с досадой ответил парень, – подойдешь ты наконец или нет? А то из коридора сифонит. Не хватало еще ангину заработать.

Я поспешно прикрыла дверь. Потом сделала несколько шагов по направлению к коляске. По мере своего приближения я все отчетливей начинала видеть своего нового знакомого, и когда подошла совсем, остановилась, потрясенная.

Это лицо! Оно было знакомым мне и невероятно, сказочно прекрасным. Я видела его на картинке в энциклопедии по истории искусств – оно принадлежало античному полубогу Ахиллу.

Те же безупречные, тонкие черты, бездонные глаза, будто создание кисти гениального художника. Я подумала, что могла бы глядеть в них до бесконечности, и тогда мне было бы абсолютно наплевать на Светку, на больную загипсованную спину, на то, что я одна-одинешенька на всем белом свете, а мать за пять месяцев моего отсутствия дома так ни разу и не пришла меня навестить. На все наплевать.

Ахилл спокойно дожидался, пока я приду в себя, – очевидно, он был отлично осведомлен о преимуществах своей внешности. В то же