я уже успела увидеть все, что мне не положено было видеть ни при каких обстоятельствах, и оторопела… как ни запирайся, а ведь там было на что посмотреть.

В мозгу взорвались сразу несколько шутих, своим девичьим умом я понимала: следует немедленно, тотчас уйти, но отчего-то продолжала торчать в проеме… так и стояла, пялясь на него во все глаза, как законченная идиотка. Его бархатный тягучий голос гипнотизировал, затягивал в омут, в содержание слов я не вслушивалась, хотя голос постепенно приобретал раздраженный оттенок.

— И на хрена тебе это сдалось?.. Ну, допустим. Что было, то было… ты когда-нибудь забудешь об этом? А мне это на хрена?.. Расслабься. Не ори. Лана, ты загоняешься из-за пустяка… Да, я считаю, что это какой-то пустяк… Слушай, это обязательно? Тебе это обязательно… постоянно выносить мне мозг?.. Или надо было тебя натянуть еще разок напоследок, чтобы крепче спалось?.. И тебе того же. Все. Отбой, красавица… Я сказал, отбой. Твой новый личный рекорд — задолбать парня за шесть минут выполнен, мои поздравления. Закажи бутылку самого дорогого шампанского, я оплачу, отметь дату в календаре, купи медаль, носи с гордостью. А я — в койку.

Макс, наконец, отнял телефон от уха, опустил руку, словно размышляя над чем-то, а потом, нахмурившись и за малым не зарядив по носу, резко, со всей придури, с грохотом захлопнул передо мной двери. Будто от назойливого комара избавился. Последним, что я успела хорошо разглядеть, был его прищуренный потемневший взгляд — так бывает, когда зрачки затапливают радужку — и этот взгляд не обещал мне ничего хорошего. Вот тебе и извинилась.

Всю оставшуюся часть ночи я была сама не своя, металась по комнате, не присела ни на минуту, не зная чего ждать. Но ничего не происходило, и от этого становилось только паршивее. Не то, чтобы я подслушивала под дверью, но, судя по всему, Макс из комнаты больше не выходил. Меня же бросало то в жар, то в холод, так что даже пришлось приоткрыть окошко.

А в самый темный час, внимая моему состоянию, город накрыла чудовищная буря. Это была поистине кошмарная ночь для меня. Длинная. Бессонная. Жаркая. Исполненная сожалений, вспышек сухих белых молний сквозь трепещущий тюль занавески и искусанных в мясо губ. Ночь, в которую я сражалась с собой, не жалея сил, не щадя головы, терзая себя бессмысленно, беспощадно.

Но и на следующий день Макс ничего не сказал. Я спускалась в столовую как на каторгу, зачесав волосы на лоб, чтобы как-то прикрыть ссадину. А точнее, всходила на плаху. Но не могла не пойти: руки ведь связаны, в спину толкают, да и палач… ждет. Макс с расправой не торопился: спустился чуть погодя, своим внезапным появлением доведя меня до предынфарктного состояния, поздоровавшись со всеми, как ни в чем не бывало, уселся напротив с чашкой дымящегося кофе в руках — свежий, выспавшийся, бодрый.

Тетя, конечно, тут же принялась расспрашивать его о причинах поврежденной скулы, но Макс привычно отболтался от матери и даже не покраснел, незаметно уводя разговор в сторону от опасной темы. Дядя на его объяснения только хмыкнул, одним глазом мазнув по разбитым костяшкам его пальцев, другим — проглядывая свежие новости. Уж его так просто не проведешь.

Я слушала, как льется его голос. Я слышала голос Макса много раз до этого утра, но щеки почему-то вдруг затопил пожар, разметав по углам все остатки самообладания, даже кончики ушей загорелись. Чувствовала себя жалкой перед ним. Жалкой я и была: ерзая на стуле, как на иголках, ни жива ни мертва, даже глаз не смогла на него поднять — мужества не достало. Только трясущимися руками отложила выплясывающую вилку, что вдруг сделалась скользкой: кусок в его присутствии мне в глотку не лез.

Но совместный завтрак проходил по всем канонам гостеприимства богатого дома, и все было как обычно, пока тетя не сказала, с тревогой глядя в окно, где небо снова обложило, и начал сыпать рыхлый, словно разваренные хлопья, снег:

— Да уж, погода нынче — дрянь. Такси по этим пробкам вызвать будет проблематично… Сынок, а может, в порядке исключения подвезешь Нику на учебу?

И надо же ей было предложить такое именно сегодня! Вскинувшись, я запротестовала так рьяно, так горячо, что едва не перевернула под собой стул. Тетя удивленно перевела на меня глаза. И не только тетя. Его цепкий, как плющ, внимательный и чуть насмешливый взгляд я почувствовала сразу, вновь мучительно, но неизбежно краснея, медленно опускаясь обратно на стул. Один-единственный его взгляд пригвоздил меня к месту, а я ведь себя уже наказала, извела, уничтожила. Наказала так, как он никогда не сможет наказать. Наказала столько раз, на сколько у него никогда не хватит терпения.

— Подвезу, не вопрос, — неожиданно отозвался Макс, а потом многозначительно прибавил, заставив меня пребольно прикусить щеку изнутри, — нам с Никой сегодня как раз по пути.

Все взоры обратились к нему, избавляя меня от ненужного внимания, а разговоры на отвлеченные темы продолжились. И только я, помертвевшим взглядом уставившись в стол, беспомощно перебирала в уме разные варианты, и один казался хуже другого. Почему он так легко согласился, что намеревается со мной сделать? Опять выбросит по дороге? Заставит извиниться? Прикажет всю неделю мыть его машину… машины? Отдать ему все карманные деньги? Ну, не утопит же он меня в ближайшем карьере, в самом деле? От мысли о том, что придется какое-то время провести в тесном салоне спорткара, один на один с Максом, утонув в его парфюме, мой бедный желудок зашелся жестокими спазмами, а сердце вновь затопило сожаление. Сдались ему мои извинения. И какого черта я вообще вышла вчера из своей комнаты?..

И вот, наконец, это случилось: мы остались наедине. Когда оделись, в узкой прихожей он галантно придержал двери, но когда я неуверенно подошла, убедившись, что поблизости никого нет, вдруг резко подался ко мне, перекрывая доступ кислорода в легкие, а заодно и проход на волю.

Я прилипла спиной к стене, вжалась в нее, мечтая слиться с шершавой поверхностью декоративной штукатурки, со страхом и ожиданием глядя на него снизу вверх. А Макс молчал, пристально изучая мое лицо, как умел он один — тяжелым нечитаемым взглядом, от которого мне немедленно захотелось расплакаться навзрыд. А когда изнутри, действительно, родилась дрожь, решил, что с меня достаточно, усмехнулся и негромко произнес:

— Любишь подглядывать? Так-так… вот, значит, к чему с возрастом проявилась нездоровая тяга у послушной маленькой девочки. Неожиданно… никогда бы не