– Я души не чаю в одной из этих девиц.

– Фи флюблен ф нефесту маркиз?

– Бог с тобой! Простому моряку не пристало иметь такие желания. Разве я смею метить так высоко? Я люблю вторую.

– Камеристка?

– Ее, сердешную, – сознался Каменная Башка. – Уж как я ее, голубушку, обожаю! Прямо спасу нет. Сердце так и рвется на части! Понимаешь ли, какая штука, нас, моряков, наши суженые видят редко, ведь мы вечно пропадаем в море.

– Карашо! Карашо!

– Да уж, просто превосходно! – расхохотался боцман. – Пей, сынок, и протри глаза.

– Я слушать, папаша!

– Говорю тебе, весь иссох прямо от любви к этой самой камеристке. Знаешь ее?

– Та.

– Чудо как хороша, правда?

– Немношко старофат.

– Дьявол, так и я не молод!

– Протолшай, отец.

– Ну да… Отец наш небесный, – проворчал бретонец. – Еще немного, и этот лютеранин прочитает мне Pater noster[2]. Бордо и не то с людьми творит. – В третий раз раскурив свою трубку, боцман продолжал: – Так ты, стало быть, сынок, состоишь при особняке?

– Ja.

– Послушай, мне страсть как охота повидать мою милую. Можешь это устроить?

– Я профести тепя в осопняк.

– Что, правда?

– Шестно слофо, папаша!

– Тогда протри глаза и слушай, сынок. А ты, хозяин, принеси нам еще четыре бутылки чего-нибудь покрепче твоего бордо.

– Может, виски?

– Сойдет.

Каменная Башка хладнокровно набил табаком трубку, разжег ее, раз двадцать ударив по огниву, выпустил пару колечек дыма и повел задушевный рассказ:

– Я повстречал ее во Франции, в одном портовом городке. Как только я увидел эту красотку с волосами цвета льна…

– Папаша, у этой шерный фолос, – возразил солдат.

– Твоя правда. Беспамятный я дурак! Совсем потерял разум на старости от любви. Так вот, я присох к ней душой и сердцем, как это случается только с моряками. А потом мы снова повстречались с моей милочкой на Шетландских островах. Там у маркиза Галифакса пропасть разных замков и охотничьих угодий. А уж после… Ты, к слову сказать, давно ли ее видел?

– Фшера фешером, папаша.

– Счастливец! Как я завидую тебе! С нашей последней встречи минуло три года…

– Карашо, папаша. Ты шелаешь ее фитеть?

– Безумно, просто безумно, сынок.

– Ошень просто. Ее каспаша шифет наверху в пашне. Фнису только отин щасовой. Сеготня ошереть моего прата Фольфа, и мы спокойно итти.

– Ушам своим не верю! Да за такую божескую милость с меня еще один завтрак для вас с братом!

– И ты платить, папаша.

– Уж не сомневайся! – с пылом истинного влюбленного пообещал Каменная Башка, а себе под нос пробормотал: – Да эта немчура за пенс удавится! Воображаю, на что он пойдет за фунт! – И, выпустив подряд пять колечек дыма, торжествующий бретонец уточнил: – Так в котором часу, говоришь, можно проникнуть в особняк?

– Щасофой сменяется в тефять, – отвечал солдат. – Ты фхотить со мной.

– Ветер уже звенит в трубах, – хохотнул боцман. – Где мне тебя найти?

– Под стенами пашни.

– В девять?

– Ja, ja!

– Подумать только! Увидеть ее, мою душеньку! После стольких лет! – всхлипнул Каменная Башка, смахивая несуществующую слезу. – Этим вечером я стану самым счастливым человеком на свете. И этим счастьем я обязан тебе, сынок.

– Та, отец?

– Сегодня я буду на седьмом небе и без патера. – Запустив руку за широкий пояс из красного шелка, боцман с великой важностью положил перед ошеломленным солдатом две сверкающие монеты. – В моих краях, – произнес притворно растроганный бретонец, – принято давать на табачок сыновьям, отправляющимся на войну. Возьми и спрячь, не нужно благодарностей.

– Ошень щетрый папаша.

– Не стоит благодарить! Ты мне теперь как сын. Если станет туго с табачком, обращайся.

– Спасипо, папаша.

– Сказал же, не благодари. В девять встречаемся возле Оксфорд-мэншн.

– Я штать там.

– Если вдруг увидишь камеристку светловолосой мисс, скажи ей, что я томлюсь от страсти.

– Та, отец.

– А теперь тебе пора доставить сальные свечи своим товарищам. Им тоже не помешает наваристая похлебка.

– Я пошель, отец.

Выпив еще стакан на дорожку, солдат, который покачивался на нетвердых ногах, встал и улыбнулся щедрому «папаше», а затем пошел прочь, позвякивая двумя монетами, зажатыми в руке.

– Чтоб тебе лопнуть, шельма! – пробормотал бретонец. – Ты мне больше чем в луидор обошелся. – Пересев за стол баронета и Малыша Флокко, он осведомился, не без самодовольства: – Ну как я вам понравился, капитан?

– Второго такого пролазу и лицедея, как ты, во всей Бретани не сыщешь! – расхохотался сэр Уильям.

– Жулики из Иль-де-Ба будут похитрей итальянцев из Апулии, – высказался Малыш Флокко. – Я в это никогда не верил, но, похоже, так оно и есть.

– Думаешь? – надул щеки бретонец.

– Вынужден открыто это признать.

– Тебе до меня еще далеко, плутишка.

– Надеюсь!

– И как же ты намерен поладить с камеристкой? – спросил сэр Уильям.

– Оставьте это мне, сэр, – отмахнулся бретонец. – Есть у меня кое-какие задумки, которые еще заставят вас удивиться.

– И этих бретонцев еще зовут твердолобыми! Вот это голова!

– Да уж, меня ты убедил, – отвечал сэр Уильям.

– Вы чересчур добры, капитан.

– Значит, до вечера.

– Не хотите ли прогуляться? – спросил Каменная Башка.

– Тебе для твоих задумок понадобился еще один солдат?

– Нет, капитан. Теперь мне нужна прочная веревка. Надеюсь где-нибудь ее найти.

– И для кого ты ее предназначаешь?

– Правильнее было бы спросить «для чего». Для башни Оксфорд-мэншн, – озадачил бретонец.

– Для башни? – удивился баронет.

– Положитесь на меня, капитан. Веревка, что я собираюсь купить, сослужит хорошую службу и мне, и вам, и Малышу Флокко, не говоря уж о камеристке и светловолосой леди.

– Да ты хитер как дьявол!

– Нет уж, господин, мы все смиренные овечки пастырей наших.