В советское время люди жаждали информации, искали ее, собирали по крупицам. Чтение журналов и газет, просмотр теле– и радиопередач составляли неотъемлемую часть жизни нормального советского человека. Это было маленькое, мутноватое, как бычий пузырь вместо стекла в бедных крестьянских избах, но все же окно в мир. Люди, имеющие доступ к реальности, казались населению почти небожителями. Знаменитые на всю страну тележурналисты и журналисты-международники – Генрих Боровик, Александр Бовин, Мэлор Стуруа знали, как на самом деле обстоит дело ТАМ. Их репортажи и телепередачи пользовались большой популярностью, хотя после протирания через самую мелкую терку цензуры «неразжеванной» информации в них оставалось немного. Рассказать на всю страну правду о том, что происходит У НАС, – на этот полуподвиг-полубезумие решались единицы. И удел этих единиц был незавиден… Как отметил Александр Солженицын, один из первопроходцев этого неблагодарного, а потому героического пути, самое страшное наследие, оставленное нам сталинской эпохой, – страх. Но даже дикий, животный страх перед жестоким наказанием не мог заставить людей постоянно носить зетемненные очки советской пропаганды. Помимо официальной прессы и телерадиовещания существовал «беспроволочный телеграф правды». На московских кухнях люди обсуждали тех, кто посмел пойти против системы, снятые, но не выпущенные цензурой фильмы, написанные, но не прозвучавшие песни и стихи опальных поэтов, дерзкие выступления на Радио «Свобода», Голосе Америки и других «вражеских голосах». С большим риском распространялись самиздатовские книги, а также книги, изданные в западных издательствах на русском языке и тайно ввозимые в страну Советов. Люди узнавали произведения Пастернака, Солженицына, Галича, Бродского, Гумилева…

Перестройка, авторство которой принадлежит Генеральному секретарю ЦК КПСС Михаилу Сергеевичу Горбачеву, в самом ее начале, в 1985 году, воспринималось обществом как очередная причуда власти, не такая трагичная, как сталинская «охота на ведьм», не слишком нелепая вроде хрущевских «страстей по кукурузе» и не чересчур обидная, как битва с «зеленым змием» времен недолгого андроповского правления. В школах и вузах скоренько распространили тоненькую книжечку доклада Николая Рыжкова, посвященную всяческому «ускорению», и началось привычное занудливое изучение ее основных тезисов. Но история получила неожиданное продолжение. Михаил Сергеевич с высокой трибуны вдруг заговорил о необходимости радикальных перемен и впервые произнес заветное слово «гласность». Партийный чиновник с забавным малороссийским говорком, родимым пятном на высоком лбу и раздражающей обывателей манерой предъявлять миру свою элегантную супругу оказался одним из тех редких государственных деятелей, что пытаются довести начатое до конца, даже если этот конец теряется где-то в босховской багровой черноте.

Первые годы перестройки многим запомнились тем, что ранее запретные имена вдруг отчетливо проступили черной вязью на белых страницах известных журналов. Держа в руках журналы «Юность» с первыми публикациями прозы Владимира Войновича, или «Знамя» с Эдуардом Лимоновым, или газету «Московские новости» с откровенной и мужественной публицистикой, Феликс видел в них отражение грядущих перемен. Такие публикации поначалу казались чудом. Но вскоре автором таких же смелых, неожиданных для читателей «Огонька» материалов станут статьи Феликса Медведева и интервью, взятые им у знаковых и ярких персон того времени.

Наш герой оказался едва ли не первым советским журналистом, приехавшим за интервью к Владимиру Войновичу в Мюнхен

«Боевые сто грамм!» С другом Леонидом Штерном на даче у писателя-фронтовика Михаила Алексеева, поведавшего гостям страшные подробности Сталинградской битвы

Несмотря на то, что на всю страну гремели фамилии следователей Гдляна и Иванова, расследовавших громкое «хлопково-кремлевское» дело о коррупции в высших эшелонах власти, а союзные республики заговорили о независимости и уже пролилась первая кровь, заявлять об ошибках руководства страны было рановато. Еще вовсю действовал Указ Президиума Верховного Совета РСФСР от 16 сентября 1966 года, устанавливающий уголовную ответственность за «систематическое распространение в устной форме заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй, а равно изготовление или распространение в письменной, печатной или иной форме произведений такого содержания…» Любая статья с неугодным содержанием могла стать для автора и его редактора последним опусом по эту сторону тюремной решетки. Кстати говоря, статья 190-1 УК РСФСР, коротко называемая в народе «за клевету на советский строй», успешно просуществует без малого полвека и будет исключена из Уголовного кодекса лишь 11 сентября 1989 года.

Надо сказать, что приход в «Огонек» признанного украинского, но не слишком известного в России поэта Виталия Коротича удивительным образом совпал по времени с пробуждением общественного самосознания и сделал возможным то, что казалось немыслимым во времена редакторства в журнале мастодонта Анатолия Софронова. Тон, заданный той самой публикацией о Николае Гумилеве, организованной отделом Владимира Енишерлова при самом активном участии Феликса, был одобрен новым руководством «Огонька». И не только: с реабилитацией (пока только литературной) талантливого русского поэта согласились на самом верху. Таким образом, Феликс мгновенно попал на передний край новой идеологической политики в области культуры.

Происходили невероятные для солидного издания с миллионными тиражами вещи: статьи Феликса Медведева были настолько актуальны и востребованы, что порой в одном выпуске «Огонька» выходило сразу несколько материалов знаменитого журналиста. Правда, в тактических целях подписывать статьи приходилось случайно попавшимися псевдонимами, один из которых Феликс выбрал, памятуя о родном Покрове – Покровский. Феликс не гонялся за славой, но все-таки сиял новеньким червонцем, когда видел, как бурлит и клокочет его журналисткая ипостась, вызывая восторг у поклонников и жгучую ревность менее удачливых собратьев по перу.

Но не все удавалось неистовому первопроходцу.

Как-то по возвращении из самой первой своей командировки в Америку он влетел в кабинет к главному редактору:

– Виталий Алексеевич! У меня предложение! Давайте опубликуем мое вашингтонское интервью с Василием Аксеновым!

– Нет, – Коротич был категоричен. – Ни в коем случае.

– Почему? – изумился Феликс. – О нем уже все пишут, а интервью будет только у нас!

– В «Огоньке» Аксенова не будет, – жестко ответил шеф.

Феликс удивился. Ему было жаль, что не «выстрелит» интереснейшее, как сказали бы сейчас эксклюзивное, интервью, но особенно задели резкий тон и странная враждебность демократа Коротича по отношению к писателю, чье имя гремит по всему миру. В дверях журналист оглянулся и спросил напрямую: