class="p1">– Гм… А если к союзу их пристанет и Австрия, в каком же тогда будет он положении? – И, не дожидаясь ответа своего канцлера на этот вопрос, Николай добавил: – Я думаю, что наступило время объявить сбор ополчения… для начала хотя бы в пяти-шести губерниях… По двадцать – двадцать пять человек с тысячи населения… Я, конечно, уверен, что мой близкий родственник и друг прусский король не против меня вздумал произвести пробную мобилизацию своей армии, но я не забываю все же о происках Австрии. Между тем если прусская армия мирного времени сто пятнадцать только тысяч, то в военное время она может учетвериться. При хорошем вооружении и при хороших генералах, какие имеются в Пруссии, в чем я не раз убеждался, это будет очень сильная армия… Кстати, мне кто-то говорил, что Кавур – блондин и гораздо больше похож на пруссака, чем на итальянца… Если это так, то над этим следует подумать.

Нессельроде не знал, как ему следует отнестись к последним словам царя, и смотрел на него пристально-выжидательно. Что касалось набора ополчения, то он считал его преждевременным и даже, пожалуй, не совсем безопасным для внутреннего порядка в империи. Относительно же прусского короля Фридриха Вильгельма IV, брата императрицы Александры Федоровны, он боялся уже утверждать, что преданность его русскому царю непоколебима. Кстати, он припоминал и то, что сделалось ему известно сравнительно недавно: болезненные явления, угнетавшие прусского короля, сверстника императора Николая, врачи определили как разжижение мозга; все большее участие в управлении Пруссией начинал принимать младший его брат Вильгельм, и при дворе выросла сильная военная партия.

В 1817 году принц Вильгельм вместе со своею сестрою Шарлоттой, тогда только еще невестой великого князя Николая, отправлялся в Россию, сопровождаемый генералом Натцмером. Сам Вильгельм, может быть, получил от своего отца Фридриха Вильгельма III только отеческие наставления, как ему следует вести себя в таком высоком обществе, как двор победителя Наполеона, императора Александра, но генерал Натцмер – строжайшую инструкцию, написанную для него королем, о том, что ему следует говорить как представителю прусской политики. А генерал Грольман, глава генерального штаба Пруссии, вручил Натцмеру особую записку, рекомендующую ему узнать, насколько сильно укреплены русские города: Рига, Псков, Новгород, Нарва и Ивангород…

Так что если еще в 1817 году и как раз в торжественный такой момент, когда союзные отношения скреплялись выгодным браком, правительство Пруссии соображало, насколько прочна русская граница, то, конечно, теперь, через сорок лет после Наполеоновских войн, накопилось в Пруссии достаточно сил, стремящихся найти себе применение.

Эти силы не удалось повернуть против Наполеона III, но кто может ручаться за то, что Наполеону не удастся направить их теперь в сторону Риги, Пскова, Новгорода?

Нессельроде понимал, что от него требовалось успокоить царя именно в этом, что со стороны Пруссии не будет такой же измены Священному союзу, как со стороны Австрии, и он сказал наконец:

– По моему крайнему убеждению, государь, у Пруссии все-таки нет причин для войны с нами.

– А я, должен тебе сказать, готовлюсь к самому худшему! – резко сказал Николай. – Я уже ничуть не сомневаюсь, что король прусский пристанет к нашим врагам, и весьма скоро это может случиться!.. Ты не видишь причин! А Польша? Получить часть Польши взамен своих услуг – разве это не достаточная причина?.. Ведь между Францией, Англией и Австрией условлено отнять у меня Польшу – об этом пишет мне князь Варшавский[74], – значит, это и было предметом договора между ними!

Нессельроде постарался изобразить на своем маленьком сухоньком личике не только изумление и испуг, но даже и возмущение, однако сказал, поднимая руки:

– Но, может быть, князь Варшавский передал вашему величеству только слухи, которые ходят в самой Варшаве? Варшава – это город экзальтированный… Конечно, можно, пожалуй, опасаться там восстания, подобно тому, какое…

– С этим ты все-таки согласен, что может быть и восстание? – перебил Николай. – Князю Варшавскому там, на месте, виднее, чем нам тут, и он, не забывая о восстании, видит еще и войну… Он просит создать для него еще одну армию против Каменец-Подольска, чтобы сдержать австрийцев, и он вполне прав, разумеется. Если врагам нашим удастся отнять Польшу, мы потеряем почти пятнадцать миллионов населения! Если им удастся проникнуть в Новороссию, мы потеряем весь юг России, а кроме того, нам придется проститься с Крымом!.. На Петербург готовится нападение тоже, как это тебе известно…

– Может быть, это только досужие выдумки журналистов, государь? – попробовал возразить Нессельроде.

– Ты в это поверишь, когда увидишь! Но Петербург я все-таки надеюсь отстоять с теми силами, какие у меня здесь имеются! – выкрикнул Николай, выкатив глаза. – Петербурга им не видать, как своих ушей! А защита центра России лежит на князе Варшавском… Хотя, между нами говоря, он стар, он становится очень слаб… Он очень много неприятностей перенес в последнее время и несчастий… Сгорел его Гомель. Один за другим умирают его дети… Но пусть хотя бы общее руководство защитой – в этом мне его заменить решительно некем. Он знает свою армию, и армия знает его… Он найдет себе дельных помощников. В крайнем случае можно бы было пожертвовать Бессарабией, но не Польшей! Сбор дружин ополчения надо объявить в самом скором времени, потому что их еще надо подготовить, одеть, снабдить оружием – это не делается в один месяц… Я надеюсь, что запасные дивизии, которые формируются теперь, могут быть готовы к марту, но по ходу дела видно, что дай бог дождаться их к июню.

Нессельроде слушал того, кого видел еще когда-то, при императоре Александре, совсем еще зеленым юнцом, почти мальчиком, способным протестовать против занятий с ним древними языками тем, что вцепился зубами в плечо своего преподавателя, наступив ему при этом на ногу, чтобы он вырвался не так скоро. Этот слишком непосредственный юнец на глазах его сделался не только императором, но и стариком, однако прежняя непосредственность в нем осталась непеределанной, неукрощенной. И вид у него такой, как будто и сейчас он готов на кого-то броситься, кому-то наступить на ногу, в кого-то вцепиться зубами… И хотя ему самому обстоятельства не казались столь мрачными, какими их рисовал самодержавный монарх России, так еще недавно диктовавший свою волю нескольким монархам в Европе, он вынужден был сказать, понизив голос:

– Если вы, государь, считаете, взвесив все доводы, что положение государства настолько опасно, то об этом надобно оповестить также и всех подданных вашего величества.

– Да, это представляется мне необходимым, – отозвался Николай, поднимаясь и вытягивая исподволь уже не гибкое огромное тело. – Манифест надобно составить, отпечатать и выпустить с таким расчетом, чтобы в Петербурге он был прочитан