бы услышав наш с авторами «Золотого теленка» призыв, пишет, предлагая читателю ознакомиться с очередным, седьмым по счёту «грехом» криминалистики. Увлеченный пафосом борца с экспансией криминалистики, которая своими теориями и учениями не даёт «продохнуть» процессуальной науке, А. С.Александров жалуется: «Криминалистика «подмяла» под себя теорию доказательств уголовного процесса, искалечила ее. … Криминалистика навязала криминальным процессуалистам свой предмет исследования (закономерности) и свое видение этого предмета…».[1185] (выделено мною — АЭ).

Какими же доверчивыми и наивными должны были предстать перед коллегами по специальности 12.00.09 вполне современные, хотя и «криминальные», процессуалисты, если позволили криминалистам за короткий срок «искалечить» теорию доказательств до такой степени, что процессуальная наука утратила и собственный предмет исследования, и своё видение этого предмета. Как говорится, какова теория, такова и её устойчивость от посягательств со стороны «вездесущих» криминалистов.

Понимая, что защищать «криминальных процессуалистов» от «навязчивых криминалистов» небезопасно, профессор А. С.Александров, тем не менее, решительно требует от последних: «оставить занятия по изобретению всякого рода спекулятивных схем — все равно никакого проку в этом нет».[1186]

«Спекулятивными схемами», в которых нет «никакого проку», профессор А. С.Александров называет «уровни доказывания», «алгоритмы», «методики» и пр. И тут же объясняет, почему в них нет проку. Оказывается, всё, с «чем носятся криминалисты…, есть производное от структуры уголовного процесса. Изменится структура (предположим) досудебного производства и весь рой криминалистических построений относительно доказывания (типа пресловутых «уровней») превратится в хлам».[1187]

Позволю себе спросить профессора Александрова, а откуда берутся идеи по изменению структуры уголовного процесса, чтобы после их законодательного закрепления превратить криминалистические рекомендации «в хлам»?

Убеждая читателя в первичности структуры уголовного процесса и вторичности структуры частных криминалистических методик, автор, видимо, не вполне понимает, что тем самым демонстрирует и своё невежество в оценке взаимосвязи стадий процесса с криминалистическими построениями, и своё незнание истории формирования частной криминалистикой методики с её алгоритмами.

Вопрос, между тем, не так прост, как может показаться на первый взгляд, во всяком случае, он ненамного проще того, который веками обсуждается в заведомо бесплодной дискуссии о причинно-следственной связи курицы и яйца. А ведь, без установления такой связи невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть приоритет первой над вторым или наоборот.

В отношениях криминалистики с уголовным процессом также вряд ли удастся обнаружить столь одностороннюю зависимость. Во всяком случае, без иллюстрации своих выводов примерами, в том числе историческими. Сказано же было почти пол тысячелетия назад одним авторитетным философом и юристом по имени Фрэнсис Бэкон, что «… всякое объяснение, которое не основывается на примерах и исторической памяти, неизбежно оказывается во власти случайности и произвола».[1188]

Между тем, «случайность и произвол» в рассуждениях А.Александрова обнаруживаются сразу, стоит только обратиться к историческим примерам и фактам. А обратившись, убедиться, что криминалистика на самом деле зависит от уголовно-процессуального права ничуть не больше, чем уголовный процесс от криминалистики с её рекомендациями, выработанными еще на эмпирическом, донаучном этапе формирования криминалистических знаний.[1189] Ведь хорошо известно, что описания криминалистических по своей сути приемов установления истины в правосудии встречаются уже в древних источниках, например, в священных книгах иудеев, христиан, мусульман.[1190] То есть о них написано едва ли не сразу после возникновения и государства и самой уголовной юстиции.

О том, что криминалистика «фактически … существовала всегда и ранее»[1191], в конце XIX века писал и основоположник криминалистической науки Ганс Гросс: «Тот, кто осматривал следы от человеческих ног, … кто начертил план места происшествия, — каждый из них применил те или иные из положений криминалистики».[1192] И уже только по причине раннего возникновения криминалистических рекомендаций, вопрос о приоритетах, в частности о том, что возникло раньше — процессуальные правила или эмпирические рекомендации донаучной криминалистики, не имеет однозначного решения. А уж в наши дни тем более.

Например, П. С.Элькинд во второй половине 70-х годов прошлого века писала, что наука уголовного процесса не только «опирается на достижения криминалистики», но и «… дальнейшее развитие уголовно-процессуальной науки и законодательства … возможно только при условии взаимопроникновения науки уголовного процесса и криминалистики».[1193]

Вся история развития этих, сопутствующих друг другу отраслей знания тому подтверждение. Сказанное, разумеется, относится и к истории формирования структуры досудебного производства, которая существовала, несомненно, ещё до того, как получила закрепление в законе. Ибо вряд ли процедуры расследования преступлений формировались в умах законодателей сами по себе, а не на основе накопленного опыта и знаний об оптимальной последовательности действий следователя на разных его этапах. И об этих правилах донаучной криминалистики, раскрывающих структуру ведения следствия, к моменту их закрепления в законе было известно уже не одно столетие. Будучи по своей познавательной сути правилами криминалистического толка, хотя собственно криминалистическими их стали называть лишь с конца XIX — начала ХХ века, они и составили основу для нормативного закрепления в виде оптимальной структуры досудебного производства. Поэтому именно обобщенная и систематизированная практика расследования, благодаря четко обозначенному кругу последовательно решаемых на каждом из его этапов задач, является прообразом современной структуры частной криминалистической методики, включая её алгоритмы, а не процессуальная структура досудебного производства, получившая отражение в законе много позже.

Так, еще задолго до принятия первого отечественного «уголовно-процессуального кодекса» в 1716 году, известного под названием «Краткого изображения процессов и судебных тяжб», от следствия по уголовным делам требовалось соблюдать строгий порядок выяснения обстоятельств преступления. Как отметил В. А.Линовский со ссылкой на «старую итальянскую практику», сформировавшуюся еще до XVI века, первый вопрос, который надлежало решить по уголовному делу, был вопрос о факте преступления: «судья вправе начинать дело лишь в том случае, если ему известно, что совершено преступление».[1194]

Став к концу XVI века господствующим в немецкой практике, правило первоочередного выяснения преступного характера расследуемого события, «перешло, — как писал В. А.Линовский, — в наше законодательство», получив закрепление в «Кратком изображении процессов и судебных тяжб», то есть только в 1716 году.[1195] Таким образом, к началу XVIII века в российском законодательстве впервые была обозначена главная задача первого этапа расследования, определившая начало его структурного оформления. И этому нововведению предшествовал опыт, то есть эмпирические рекомендации донаучной криминалистики, а не изменения «процессуальной структуры досудебного производства», как считает А. С.Александров.