– Но ты мне говоришь также, что я ее увеличила!.. Прошу тебя, умоляю на коленях, объяснись, чтобы я узнала, по крайней мере, в чем я виновата.

– Ты не виновата, моя возлюбленная; все это сделал случай или скорее злой рок… Помнишь ли ты тот день, единственный, в который мы не были вполне счастливы со времени нашего союза?..

– День Антонии Верди, – прошептала Жанна, потупив глаза.

– Да… Помнишь ты дерзкое и грубое нападение того дворянина, от насилия которого тебя вырвал мальтийский командор, дон Реймон Васкончаллос?

– Помню… – сказала Жанна еле слышным голосом.

– Рассказывал я тебе когда-нибудь, чем кончился поединок между командором и этим дворянином?

– Никогда.

– Дон Реймон убил виконта Д'Обиньи.

– Кровавая смерть!.. – вскричала Жанна. – Из-за меня!.. Ах! Какое ужасное наказание моей безумной ревности!..

– А виконт д'Обиньи был фаворитом регента, – продолжал Рауль. – Все – даже сам регент – думают, что это я дрался с виконтом и что я убил его…

– Но если это неправда! – с пылкостью возразила Жанна. – Если твои руки не смочены в крови его? Зачем тебе не оправдаться? Не назвать настоящего убийцу?

– Ты забываешь, Жанна, что этот убийца, как ты его называешь, убил д'Обиньи в благородном поединке, защищая тебя… Ты забываешь, что мы обязаны ему неограниченной и бесконечной признательностью; что выдать его было бы низостью…

– Ты прав, Рауль; я видела только тебя, думала только о тебе и забыла обо всем!..

– Итак, – продолжал кавалер, – меня обвиняют, и теперь ты понимаешь, что я не могу оправдаться. Филипп Орлеанский хочет отомстить за смерть своего любимца, и я был бы уже давно отослан в Бастилию, в мрачную тюрьму, которая никогда не возвращает своих жертв, если бы маркиз де Тианж, этот преданный друг, не воспользовался ради меня одной из самых странных слабостей регента…

– Что ты хочешь сказать?..

– Филипп Орлеанский, этот развратный и суеверный принц, посвящает изучению кабалистических наук все время, которым ему позволяют располагать его постыдные любовные интриги и заботы о государстве… и то еще очень часто он возлагает судьбы Франции на гнусного Дюбуа. Филипп Орлеанский будет безжалостен к оскорбленному дворянину, который защищал свою честь со шпагой в руке! Но он простит все, даже преступление, мнимому чародею, колдуну, словом, искусному шарлатану, который сумеет польстить его страсти и поощрить его нелепые и химерические верования…

Жанна слушала в остолбенении, не понимая, что хочет сказать Рауль.

– Но, друг мой, – спросила она наконец, – что же я могу тут сделать? Что можем сделать мы оба?

– На первый взгляд ничего, но на самом деле очень многое, если не все…

– Как?..

– Я уже предупредил тебя, милое дитя, что должен сообщить тебе странные вещи… Маркиз де Тианж, как я говорил тебе, вздумал воспользоваться самой странной из слабостей Филиппа Орлеанского, чтобы спасти меня…

– Что же он сделал?..

– Он показал меня регенту в таком выгодном свете, который один мог возвратить мне его милость… Он сказал ему, что я чародей первого разряда, посвященный в ужасные таинства волшебства; словом, он успел остановить громовой удар, грозивший поразить меня…

– Маркиз де Тианж поступил прекрасно, и я признательна ему от всей души… Но когда регент вдруг узнает, что он был обманут, каким образом сумеешь ты обезоружить его гнев, который, без сомнения, увеличит эта хитрость?..

– Когда регент узнает, что он был обманут, говоришь ты?.. Да, конечно, он рассердится… но он никогда не должен этого узнать…

– Возможно ли это?

– Да.

– Каким же образом? Я полагаю, что Филипп Орлеанский не удовольствуется заверениями маркиза де Тианжа. Он потребует доказательств твоего кабалистического знания…

– Он уже их потребовал.

– Ну?

– Ну, я нашел средства доказать их ему…

Жанна побледнела.

– Боже мой! Боже мой! – вскричала она с ужасом. – Разве маркиз де Тианж сказал правду?..

– Дурочка! Как можешь ты это думать? – возразил Рауль с улыбкой, которая успокоила Жанну. – Но согласись, что позволительно обмануть легковерного принца, чтобы спасти свою свободу к, может быть, даже жизнь?

– Да, конечно, очень позволительно!.. Но как это сделать?

– Маркиз де Тианж особенно распространился о моем искусстве вызывать мертвых из могил и о способности придавать жизнь, движение и дар слова безжизненным фигурам в картинах или обоях.

– Но водь мертвые по твоему голосу не пробудятся! Безжизненные фигуры останутся безмолвны и неподвижны!

– Да, конечно, в действительности так; но можно заменить эту действительность искусной фантасмагорией…

– Ты думаешь?

– Не только думаю, но уверен…

– Да услышит тебя Бог и спасет нас!.. – прошептала Жанна.

– Вот странное воззвание в устах сообщницы чародея, – сказал Рауль, улыбаясь.

– Сообщницы, говоришь ты?

– Да.

– Я соглашаюсь на сообщничество, только не знаю, в чем оно будет состоять.

– Маркиз де Тианж все предвидел. Он не слепо бросил меня в пропасть, которая могла поглотить меня. Он нашел основание той фантасмагории, которую Филипп примет за действительность, и все это зависит от тебя.

– От меня? – воскликнула Жанна.

– Да.

– Но каким образом?

– Угадай.

– Как ни угадываю, мысли мои теряются! – отвечала Жанна после двух-трех минут размышления.

– Помнишь ли ты сходство, случайное, но неслыханное, удивительнее, сходство, которое когда-то заставило меня поверить в видения?..

Жанна покачала головой.

– Угадай, – продолжал Рауль, – угадай, моя юная и возлюбленная царица…

Он намеренно сделал ударение на слове царица.

– Ах! – вскричала Жанна, дотронувшись рукой до лба машинальным движением человека, что-то припоминающего. – Знаю!.. Знаю!.. Царица Савская, не так ли?.. На обоях в Маленьком Замке?

– Именно, милое дитя.

– Но каким образом это сходство может быть полезно для твоих планов?

– Очень просто… де Тианж ездил в Маленький Замок, привез обои, показал их регенту, убедив его рассказом какой-то фантастической легенды, что фигура на обоях совершенно похожий портрет настоящей царицы Савской.

– И регент этому поверил?

– Филипп Орлеанский верит всему невероятному и, наоборот, сохраняет свое неверие для предметов совершенно естественных и правдоподобных… Маркиз де Тианж не ограничился этим – он уверил регента самым торжественным образом, что по моему голосу изображение царицы не раз оставляло свои вековые обои и становилось опять живым существом… На это Филипп Орлеанский отвечал, что если я сделаю его свидетелем подобного чуда, то не только гнев его против меня будет забыт, но он еще осыплет меня самыми великими своими милостями…