– Что? – спросил Николо.

– Он обратился с просьбой разрешить наш брак и добился такого разрешения. Церковь делала много исключений как во время войны, так и после. Весь мир разлетелся вдребезги, и, мне кажется, Папа пытался склеить осколки.

– Так вы женились на ней?

– Разумеется, женился. Помнишь, что я говорил тебе о румянце на щеках невесты? Я исходил из собственного опыта. Она надела очень простое свадебное платье. Ничего другого мы позволить не могли. И колечко было таким тоненьким, что выглядело как проволока. Больше никаких драгоценностей, но волосы короной обрамляли лицо. Декольте открывало верхнюю часть груди, такую прекрасную, особенно когда она краснела. Шелковые кружева выглядели как куст роз. От одной мысли о ней я становлюсь счастливым. Когда умру, никто больше не будет думать о ней, поэтому я и цепляюсь за жизнь. С другой стороны, если они умерли, разве я не должен радоваться тому, что увижусь с ними, пусть и ценой смерти? По крайней мере, я буду знать, погружаясь в тьму, что иду следом за ними и что всегда оставался верным моим привязанностям.

– Вы с ней спали? – спросил Николо.

Алессандро вытаращился на него.

– Разумеется, я с ней спал. Она была моей женой! Тридцать три года!

– И на что это похоже?

– Ты, должно быть, действительно в отчаянном положении.

– Нет, – запротестовал Николо, однако без должной убедительности.

– За такой вопрос мне следовало бы тебя пристрелить.

– У вас есть пистолет?

– Нет. У меня нет пистолета, но ты, конечно же, не ждешь от меня ответа на столь личный вопрос.

– Почему нет? Вы ее любили. Вы говорили, что она прекрасна. Говорили обо всем, кроме этого. Почему нет?

Алессандро задумался.

– Хорошо. Почему нет? Рассказать хочется, а если не расскажу, все уйдет вместе со мной, исчезнет, обратится в дым, как ни назови. Если расскажу – останется. Возможно, она даже будет довольна. В молодости я занимался греблей, ездил на лошадях, поднимался в горы, фехтовал, подтянутый, как леопард. Однажды в Болонье у меня был роман с женщиной, которая работала в библиотеке. Мы жили в одном доме, поэтому я кивал, когда встречал ее в библиотеке или в коридорах университета. Имени я тебе не назову.

– Ей уже лет семьдесят!

– В семьдесят жизнь не заканчивается. И ей ближе к восьмидесяти. Но у нее есть память, так? В любом случае, у меня не было никаких мыслей о сексе с ней или физического желания, хотя она была очень даже ничего, и, полагаю, ни у кого не было, я никогда не видел ее в обществе мужчины, она всегда что-то делала, всегда скромно одевалась, даже летом. Можно сказать, ее не принимали за женщину. Однажды июльской ночью я спускался с крыши, куда ушел спать из-за духоты в моих комнатах. Но где-то в четыре утра на меня начали падать пепел и сажа, возможно, из трубы кузнечной мастерской, где из-за жары старались закончить всю дневную работу и погасить горн до полудня. Я спускался по лестнице в одних трусах, держа в руках подстилку и простыню, когда дверь ее квартиры приоткрылась на ширину пальца. Я остановился, всмотрелся в темноту, и тут дверь распахнулась полностью, открыв эту женщину с распущенными волосами, прищурившуюся, без очков, с раскрасневшимся лицом.

Глаза Николо превратились в светляков.

– Может, не следует все это тебе рассказывать, – в голосе Алессандро звучало сомнение.

– Пожалуйста, продолжайте! – Николо почти кричал.

– Это всего лишь иллюстрация. Я не собираюсь становиться пошляком, особенно в день своей смерти.

– Иллюстрация! Иллюстрация! – подтвердил Николо.

– На ней было что-то из хлопчатобумажной ткани – никогда не знал названий женской одежды, – без рукавов, до подмышек, а снизу – до середины бедер. Держалось все на шее тесемками, но их развязали и теперь они лежали между грудей. А соскользнуть на пол одежке мешали только торчащие и затвердевшие соски.

– И что вы сделали? – спросил Николо срывающимся голосом.

– Что я сделал? – пренебрежительно переспросил Алессандро. – Самый глупый вопрос, который я слышал за свою жизнь. Набросился на нее, а она вжалась меня всеми частями тела, которые только могли двигаться. И которые не могли. Хотя это было невероятно приятно, мне казалось, что меня пожирает стая львов. Она поглотила меня целиком. Каждое прикосновение тушило десять костров, но зажигало пятнадцать новых. Она, возможно, работала в библиотеке, но в тот момент ничем не напоминала тихую мышку, превратившись в рычащую, стонущую, визжащую тигрицу, которая никак не могла насытиться. И так продолжалось каждую ночь целый месяц. Потом я ушел в горы, а когда вернулся, она съехала с квартиры. Больше я ее никогда не видел. Я рассказываю все это лишь в качестве иллюстрации.

– Конечно. Так было и с Ариан?

– Нет. Эта библиотекарша навсегда запомнилась мне, как суккуб…

– Это еще что? – спросил Николо.

– Это латынь. Посмотришь в словаре. Как-то вечером она попросила меня встать на ее кровать обнаженным. Обошла вокруг кровати, не отрывая от меня взгляда, а потом опять набросилась на меня. Я мог бы сказать, что женщина была немного не в себе от июльской жары, но ее возбуждение находило отклик и во мне, а у нее оно просто перехлестывало через край. Я обожал Ариан ничуть не меньше, но куда как с большей уверенностью в своих чувствах. Разумеется, мы встретились снова в необычных обстоятельствах. Думали, что потеряли друг друга, а когда выяснилось, что нет, мы обрели абсолютную свободу. Я считаю, нужно какое-то ужасное или великое событие, чтобы двое людей слились воедино полностью, не сдерживая себя. Без жары или шока такому не бывать. Уверен, именно поэтому сексуальная любовь так тесно переплетена с грехом. Когда Ариан – женщина, которую я любил чуть ли не всю мою жизнь, – и я занимались любовью, мне кажется, мы это делали не так, как все. Обычно, видишь ли, это много движений в очень короткое время, но мы едва двигались, и продолжалось это часами. Мы обнимали друг друга, пораженные, что такое возможно, соединившись, как кошки. И хотя мы едва двигались, мы потели, изнемогая, плотно, изо всех сил прижимаясь телами. Она была прекрасна, идеально сложенная, с ровными белыми зубами, которые блестели, смоченные слюной, и я думал о них, как о вратах ее души. Я целовал их, и целовал, и целовал. Я ее любил.

– Я никогда не прикасался к женщине, – Николо переполняло отчаяние.

– Прикоснешься. Потребуются годы, чтобы узнать, что надо делать… не потому, что это вопрос навыка, совсем наоборот. Речь о глубоком понимании, о любви. Сейчас, мне кажется, у людей проблема с сексом. Массовая культура одержима им. Секс стал чуть ли не болезнью. Такого не было ни в моей молодости, ни в зрелости. Все, похоже, забыли, что сексуальная любовь существует для двух целей: связать мужчину и женщину и, соответственно, зачать ребенка. Если ты этого не понимаешь, удовольствие будет лишь поверхностным.

– Так говорит Папа! – воскликнул Николо с быстротой фазана, выскочившего из укрытия. – Именно это говорит Папа.