Галина ответила: «У меня второй день ужасное настроение. У девочки появилась желтуха, она пассивна. Сегодня у врачей возникли сомнения, и они опасаются за ее жизнь… Так боюсь потерять ее! Даже не знаю, за что взяться, – теряю голову!»[843]26 июня Жуков ответил несколькими фразами, в которых ясно выражено его жизненное кредо – примат воли, которое всегда помогало ему в жизни: «Галюша, роднуленька, я сегодня не спал всю ночь, получив письмо о состоянии здоровья нашей дочурки. Как же это могло случиться? Я очень боюсь за тебя… Я очень прошу: возьми себя в руки и не сгибайся под тяжестью судьбы, старайся владеть собой даже и в таких случаях, так как жизнь впереди, и она должна быть психически полноценной. Имей в виду, что в таких случаях слабые не всегда выходят победителями из борьбы…»[844]

Июнь – октябрь 1957 года: всего четыре месяца разделяют два пленума ЦК; на первом из них он поднялся на вершину, с которой был сброшен вниз на втором. За этот промежуток времени Хрущев решил избавиться от министра обороны и вычеркнуть его из политической жизни страны.

Но почему он решил от него избавиться, ведь Жуков до этого момента всегда был его верным и ценным союзником?

Прежде всего потому, что этот человек заслонял Хрущева, подавлял его своей более сильной личностью, независимостью суждений и манер, популярностью, уважением и даже любовью, которые к нему испытывали советские люди. Его ореол спасителя Москвы и покорителя Берлина со временем не потускнел, совсем наоборот. В Президиум ЦК, в Верховный Совет и в Совет министров приходили письма от простых граждан и рядовых членов партии, требовавших присвоить ему звание генералиссимуса[845], как Суворову и Сталину. Многие семьи ветеранов, оказавшись в нужде, обращались к нему, как к заботливому отцу.

Жуков превратил свое министерство в крепость, и это было второй причиной для неприязни к нему первого секретаря. Он собирался управлять единолично и без контроля. Эти планы противоречили планам Хрущева, намеревавшегося сосредоточить в своих руках бразды правления и партией, и государством. Это ему удастся в марте 1958 года, когда он станет официальным главой правительства. Можно себе представить изумление первого секретаря, когда весной 1957 года Жуков внезапно предложил ему заменить министра внутренних дел Дудорова маршалом Коневым![846]И еще большее его изумление, когда, получив отказ Хрущева, маршал потребовал переподчинить армии внутренние и пограничные войска МВД[847]– старая мечта Красной армии о реванше над НКВД… Во времена Сталина и Берии никому бы и в голову не пришло предложить подобное. Можно себе представить, как подобные предложения усилили в Президиуме ЦК подозрения министра в бонапартизме.

В-третьих, Жуков нарушил одну из незыблемых основ устройства советской системы: полное подчинение армии политикам. Он мешал деятельности ГлавПУРа и не скрывал своего мнения о бесполезности этой структуры в то время, когда практически все высшие офицеры являлись членами партии. Он запрещал офицерам ГлавПУРа сообщать ЦК любую информацию, не доложив ее предварительно ему. В 1957 году он не любил начальника ГлавПУРа Желтова точно так же, как в грозные дни 1941 года не любил Мехлиса. Как истинный большевик, Хрущев не мог допустить даже мысли о том, чтобы какой-нибудь государственный институт – тем более армия – приобрел такую автономность, во всяком случае, не был под полным контролем ЦК.

Четвертый пункт: битва за Историю. Жуков, прославляя роль армии и народа, «забывал» про партию и действия лично Хрущева, презрение к которому он скрывал с трудом. Речь шла о большем, чем история Великой Отечественной войны: о том, какое значение придать этой огромной победе Советского Союза. И наконец, подозрения Хрущева вызвало хвастовство Жукова. Будто бы на партсобрании штаба сухопутных войск в Белоруссии в июле 1957 года он, по поводу Июньского пленума, сказал, что мог бы двинуть танки, обратившись напрямую к войскам, через голову армейских парторганизаций[848]. Откровения по меньшей мере неуместные перед публикой, состоящей из коммунистов… Подозрение, что достаточно Жукову сказать одно слово, и армия «сделает все, что нужно», не давало покоя членам Президиума, что докажет ярость их нападок на маршала на Октябрьском пленуме 1957 года.

Итак, с июля по октябрь 1957 года Хрущев тщательно собирал досье на Жукова. В этот период между ними произошло несколько стычек и споров. Так, например, 15 июля Жуков со своей официальной супругой Александрой Диевной находился в Ленинграде.

Он провел смотр Балтийского флота, а затем выступил перед рабочими завода «Большевик»: «Командуя войсками Ленинградского фронта осенью 1941 года, в самый тяжелый, критический момент… я видел, как ленинградцы, не щадя своей жизни, защищали свой родной город. Впоследствии, координируя действия Ленинградского и Волховского фронтов по прорыву блокады, я снова восхищался героизмом ленинградцев»[849]. В героической триаде Великой Отечественной войны – народ, армия, Жуков – маршал не находит места для партии, когда выступает не перед представителями политических органов. Не случайно на следующий день «Красная звезда», ежедневная газета ГлавПУРа, напомнила о принятых ЦК инструкциях о деятельности партийных организаций в армии и на флоте. В частности, там говорилось о необходимости полностью устранить пагубные последствия культа личности в военных делах. Увидел ли Жуков в этой статье камушек, брошенный в его огород?

С 17 июля по 18 августа Жуков присутствовал на учениях войск Белорусского военного округа. Он объезжал с инспекцией части, навещал места, в которых сам командовал в 1923–1939 годах. В его отсутствие на совещании партактива армии и флота генерал Пронин, замначальника ГлавПУРа, объявил действия Жукова «противоречащими ленинским принципам». Если Жуков и узнал об этом, то не встревожился и не отменил отпуск в Крыму, куда он выехал 19 августа на машине, с Галиной и их дочкой Машей. В отпуске он всегда жил по жесткому режиму, позволявшему ему сбрасывать по 5–6 кг лишнего веса, которые он ежегодно набирал благодаря своей любви вкусно поесть: вставал в 6 утра, плавал в море, завтракал, просматривал газеты, читал русскую литературу, затем чередовал купания и гимнастику, вечерами смотрел кино, потом устраивал продолжительную пешую прогулку перед сном. Жуков, никогда не бывший политиком, спокойно почивал на лаврах своей славы и личного счастья.

Однажды он гулял вместе с Хрущевым и влиятельным членом Президиума Леонидом Брежневым. Разговор пошел о Венгрии. «Никита Сергеевич, мне звонил из Будапешта Кадар, – сказал Брежнев, – он просил оставить в Венгрии во главе советских войск генерала Казакова [Жуков намеревался перевести его на Дальний Восток]. К Казакову венгерские товарищи привыкли, и, я думаю, надо считаться с мнением Кадара. Для Дальнего Востока маршал Жуков найдет другого командующего». Жуков: «В интересах обороны страны генерала Казакова надо направить на должность командующего Дальневосточным военным округом». Брежнев: «Надо же считаться с товарищем Кадаром!» Жуков: «Надо считаться и с моим мнением. И вы не горячитесь, я такой же член Президиума ЦК, как и вы, товарищ Брежнев». Брежнев и Хрущев ушли под ручку, и через пару минут Жуков увидел, что они оживленно разговаривают, и Хрущев кивает в его сторону. Легко себе представить, какое раздражение вызывал этот прямой и грубоватый вояка у партийных бонз, привыкших к тому, что все перед ними кланяются и расшаркиваются, льстят им и что-то у них выпрашивают. Здесь имело место столкновение двух истоков законности режима: рожденной Октябрем 1917 года и выкованной в огне сражений Великой Отечественной. Так же как Сталин, Хрущев и Брежнев не собирались отдавать армии политические дивиденды победы. 29 сентября ЦК объявил о решении издать «Историю Великой Отечественной войны» с целью отразить «роль Коммунистической партии как организатора общенародной борьбы с врагом». Была образована редакционная комиссия, в состав которой Жукова не включили.