— Знаешь, — проговорил его зять, — когда я в первый раз тебя увидел… в храме Эоху… чёрт, сколько же лет прошло?

— Двенадцать, — не глядя на него, сказал Эд.

— Да, точно… Ты был сущим мальчишкой. Испуганным, растерянным… я отчасти потому и позволил тебе тогда уйти. Мне было тебя…

— Жаль? — закончил Эд, когда он запнулся, и лорд Вайленте кивнул.

— Теперь я думаю, не проявил ли себя непроходимым дураком. Я и представить не мог тогда, что ты способен на такое…

Он умолк, но Эду не требовалось уточнений. Лязг железа, голоса, смех и кашель, фырканье и ржание лошадей, стук кузнечного молота и визг плотничьей пилы, шелест сотен палаток и знамён на крепнущем ветру… Он видел людей, большая часть которых бездельничала у костров, а прочие сновали по лагерю, слышал далёкий отрывистый голос Бертрана, гонявшего свой отряд на дежурной тренировке, видел солдат в цветах Хэдлода и Блейданса, которым их командиры делали утренний смотр. И это он привёл сюда их всех, собрал их вместе, как когда-то Анастас. Да, он тоже не думал, что способен на такое, когда стоял на берегу моря, мокрый и дрожащий, и смотрел, как полыхает подожжённая им «Светлоликая Гилас». Тогда ему казалось, что это — предел, и потому он ощутил облегчение. Сейчас он знал, что предела нет. И это пугало.

— Сван, скажи, если бы ты тогда знал, что я на это способен, ты бы меня отпустил?

Лорд Вайленте мало изменился за эти годы — разве что отпустил бороду, которую успела побить седина. Улыбался он всё так же скупо и неохотно, и тем ценнее была его искренняя усмешка, которой он одарил своего шурина, хлопнув его по плечу.

— Смеёшься? Знай я это, я бы не дал тебе уйти. Я бы отдал тебе все свои копья и помог бы всем, что было бы в моих силах.

— Ты пошёл бы за пятнадцатилетним вождём? — рассмеялся Эд.

Вайленте не рассмеялся в ответ.

— Ты единственный из нас, кто оказался на это способен. Даже Одвелл не ходил на Сотелсхейм.

«И именно этого вы ему никак не могли простить, — мысленно закончил Эд. — Его осмотрительности, его мудрости. Так же, как осмотрительность и мудрость Флейна отторгает вас от него. Вы и то, и другое почитаете за трусость. Ну что ж, вот мы и стоим у Сотелсхейма. Такие храбрецы».

— Сван, расскажи мне про Алисию. Как ей живётся?

Когда они встретились под Иторном три месяца назад — Вайленте вместе с ещё несколькими септами Одвеллов нагнал армию Эда и вступил с ним в короткие переговоры, завершившиеся объединением их войск, — Эд спросил только, где Алисия. Услышав, что она жива и здорова и осталась в замке Вайленте вместе с детьми, он на время удовлетворился этим и больше вопросов не задавал. Но он думал о ней, и в последнее время всё чаще — особенно после того, как выслушал от Роберта Тортозо подробный рассказ о Бетани.

Сван Вайленте пожал плечами.

— Про то у неё спроси. Не мне судить.

— Она всё ещё плохая жена?

— А, ты об этом… Нет, не такая уж и плохая. С годами поумнела.

— Право же, тебе повезло. С бабами это редко случается.

— Она тебя часто вспоминала. Она жалеет о том, что тогда тебя сдала. Нашего первенца мы назвали Адрианом.

Эд смутился. Он почти забыл это ощущение, и поспешно отвернулся, боясь, что покраснел. Он вроде бы избавился от этого неудобного свойства, но в детстве он легко и часто краснел — мать говорила, это оттого, что у него слишком тонкая кожа. Что ж, со временем его кожа успела огрубеть, но иногда, изредка, он снова чувствовал себя четырнадцатилетним мальчишкой, глупым, ранимым и беспомощным. «Ох, Алисия, — подумал он. — Бетани права, во всём права: мне и на тебя было все эти годы наплевать».

— Когда всё это кончится, — сказал Вайленте вполголоса, — ты позволишь мне привезти её сюда? Или приезжай к нам сам. Она будет рада видеть тебя.

— Когда всё это кончится, — после долгого молчания повторил Эд. — Сван, а это кончится? Ты вправду так думаешь?

— Конечно. Всё кончается, Адриан.

Да, верно. Кончается всё. Вопрос только в том, как.

«Если бы я только мог увидеться с конунгом», — в который раз взмолился про себя Эд. Он знал, кого молил… нет — у кого требовал этого единственного шанса. «Ты же сама говорила — мне стоит только понять, чего я хочу! Только захотеть — и ты мне это дашь! Ну, так дай же! Или хотя бы ответь! Почему ты молчишь?..» Он вспомнил иссохшую старуху, угасавшую в доме над утёсом, и темнокожую, темноглазую роолло с полными и кисло-сладкими, словно вишни, губами. «Уже можно», — сказала ему она, так если можно — почему ты мне не даёшь сделать это?..

Хотя, может быть, это не она? Может, это Гилас или Молог вмешались в то, что творит на земле их своенравная, безумная дочь Янона? Может, так они мстят Эду Эфрину за то, что он сжёг «Светлоликую» посредством мологова огня? Они хотели, они решили наслать на Бертан мор — а их дочь им противилась; отчего? Может быть, от глупого, бессмысленного бунта детей против родителей — того самого бунта, который вынуждал четырнадцатилетнего Адриана Эвентри убегать от всех взрослых, которые пытались управлять его жизнью? «Может быть, — думал он с возрастающим ужасом, — то, что я делаю — и впрямь противно богам, может, я не спасаю, но только делаю всё ещё хуже?.. Ведь я в ответе за всё. Что бы ни случилось, сколь угодно дурное — это будет моя вина».

«Я прав? Скажи мне. Только это скажи: я прав?!» — почти кричал он, пытаясь пробиться сквозь стену, которую много лет назад сам же и построил, не желая слушать никого, будучи уверен, что всё делает правильно.

Вайленте, стоявший рядом с ним, глядел, к счастью, не на него, а на ворота Сотелсхейма, потому не заметил резкой бледности, разлившейся по лицу Эда. И потому-то он первым увидел то, чего, ослепнув от слишком близко подошедшего понимания, не мог увидеть Эд.

Но потом лорд Вайленте протянул руку, указывая вперёд, и тогда не увидеть он уже не мог.

— Адриан, смотри… Похоже, боги тебе всё-таки ответили, — вполголоса сказал он, и Эд, разом очнувшись, резко повернулся туда, куда он указывал.

И увидел ответ.

Окованные железом ворота Нижнего Сотелсхейма, которые не мог взять ни один таран, медленно поднимались, десятифутовая в толще стена втягивала в свои недра дуб, окантованный стальными зубцами. Одинокий всадник в золочёных доспехах, со щитом, разделённым на жёлтое и оранжевое поля, выехал и поскакал через поле, разделявшее стены Сотелсхейма и лагерь свободных бондов. Он держал наперевес то, что Эду в первый миг показалось копьём; но, преодолев половину пути, всадник взметнул древко к небу, и по ветру развернулось и заполоскалось самое немыслимое, самое невероятное знамя — белый флаг!

Парламентёр в цветах Фосигана вышел с белым флагом!

— Молог раздери! Они сдаются! — изумлённо крикнул кто-то, и крик этот словно пробудил закосневший в бездействии лагерь Адриана Эвентри от двухмесячной спячки. Люди вскакивали, хватались за оружие, бессвязно переговаривались. Удивления было больше, чем радости. Рядом с Эдом вмиг оказались почти все бонды, пришедшие с ним к Сотелсхейму: Ролентри, Карстерс, Тортозо, Блейданс, Тартайл. Вдалеке страшно бранился старый Флейн, который давно уже не мог передвигаться самостоятельно и теперь поносил замешкавшихся оруженосцев, служивших ему поводырями.