Впрочем, государство отнюдь не становилось ненужным, а его деятельность нельзя было считать полностью неэффективной. В каком-то смысле способность национального государства контролировать своих граждан и влиять на их деятельность значительно возросла благодаря современным технологиям. Большинство финансовых и административных трансакций, совершаемых гражданами (за исключением мелких наличных платежей), теперь заносилось в компьютер, а любые виды коммуникаций (кроме частной беседы двух людей на открытом воздухе) стало возможным перехватить и записать. Кроме того, само положение государства изменилось. С начала восемнадцатого века до второй половины двадцатого национальное государство практически непрерывно расширяло сферу своего влияния, возможности и функции.

В этом по большей части и состоял процесс «модернизации». Во всех типах режимов— либеральных, консервативных, социал-демократических, фашистских или коммунистических— жизнь граждан практически полностью определялась (за исключением периодов межгосударственных конфликтов) деятельностью или бездействием государства. Даже воздействие на

На пути к третьему тысячелетию

граждан глобального экономического бума или Великой депрессии благодаря политике государства и его институтов носило опосредованный характер*. В конце двадцатого века национальное государство пытается защититься от влияния мировой экономики, которую оно теперь не в состоянии контролировать, а также от международных институтов, созданных ради преодоления его внешнеполитических слабостей. Оно стремится преодолеть свою очевидную неспособность оказывать гражданам те услуги, которые не сложно было оказывать еще несколько десятилетий назад, а также неготовность выполнять свою основную функцию — поддерживать общественный порядок и законность. А поскольку в процессе своего развития национальное государство взяло на себя и централизовало слишком много разнообразных функций, а также установило для себя весьма высокие стандарты общественного порядка и контроля, то неспособность поддерживать их на прежнем уровне оказалась вдвойне мучительной.

Тем не менее государство (или иная форма власти, представляющей общественные интересы) оставалось как никогда необходимым — прежде всего из-за потребности компенсировать последствия социального и экологического неравенства, порождаемого рыночной экономикой. Кроме того, оно, как это показал опыт реформирования капитализма в 1940-6 годы, оставалось востребованным в силу желания обеспечить удовлетворительную работу экономики. Сложно представить, что бы произошло с населением большинства развитых стран без государственных субсидий и перераспределения национального дохода. Ведь экономика этих стран базировалась на постоянно сжимающемся фундаменте работающей части населения, «зажатого» между растущим числом людей, труд которых не востребован высокотехнологичной экономикой, и все

увеличивающейся долей неработающих пенсионеров. Нелепо даже предположить, что граждане Европейского союза, чей совокупный доход на душу на/.аления с ig?1-' по 1990 год вырос на 8о%, в 1990 году обладали бы более низким уровнем дохода и благосостояния чем тот, который считался само собой разумеющимся в 1970 году (World Tables, iggi, p. 8—9)- Но такая ситуация стала возможна прежде всего благодаря поддержке государства. Предположим — а такой сценарий вполне вероятен,— что в результате тенденций, существующих уже сейчас, через двадцать лет появятся экономические системы, в которых работает только четверть населения, а национальный доход в два раза превышает сегодняшний. Кто, кроме государства, сумеет обеспечить минимум дохода и благосостояния для всех? Кто сможет про- По мнению Байроха, тот факт, что в igso-e годы швейцарский ВНП на душу населения унал, а шведский вырос (несмотря на то что Великая депрессия для Швейцарии оказалась менее болезненной), «в значительной стенени объясняется социальноэкономическими мерами, предпринятыми правительством Швеции, и отсутствием таковых со стороны властей Швейцарии» (Bairoch, 1993, Р- 9).

О О О Времена упадка

тивостоять сползанию в неравенство, столь явно наметившемуся в «десятилетия кризиса»? Судя по опыту 1970—i98o-x годов, отнюдь не свободный рынок. Если эти десятилетия чему-то нас научили, так это тому, что крупнейшей глобальной политической проблемой, и особенно в развитых странах, было не умножение национального богатства, а его перераспределение в интересах всего населения. Сказанное справедливо даже для «бедных» стран, добивающихся ускоренного экономического роста. ВНП на душу населения в Бразилии, этом оплоте социального неравенства, в 1939 году почти в 2,5 раза превышал ВНП Шри-Ланки, а в конце rgSo-x — почти в 6 раз. Но в Шри-Ланке, которая до конца igyo-x субсидировала сельскохозяйственное производство, а также предоставляла своим гражданам бесплатное образование и медицинское обслуживание, новорожденный в среднем имел возможность прожить на несколько лет больше, чем в Бразилии. В 1969 году детская смертность в Бразилии была в 2 раза выше, чем в Шри-Ланке, а в 1989 году—уже в з раза выше (World Tables, p. 144—147,524—527). Процент неграмотных бразильцев в 1989 году в 2 раза превышал соответствующий показатель Шри-Ланки.

И потому именно распределение, а не экономический рост станет крупнейшей политической проблемой нового тысячелетия. Нерыночное выделение ресурсов или, по крайней мере, безжалостное ограничение деятельности рынка совершенно необходимы для предотвращения надвигающегося экономического кризиса. То есть судьба человечества в третьем тысячелетии будет зависеть от восстановления систем общественного регулирования. '.

VI

В этой связи возникают две основные проблемы. Какими будут природа и сфера компетенции новых органов, принимающих решения? Будут ли они наднациональными, национальными, региональными, глобальными? Или же речь будет идти о той или иной комбинации всех этих уровней? И как будет строиться их взаимодействие с народами, судьбу которых они стремятся решать? Первая проблема носит в целом технический характер, поскольку необходимые органы власти на данный момент уже существуют, как существуют в теории — но не на практике — модели взаимодействия между ними. Расширяющийся Европейский союз явился своего рода полигоном для апробирования их деятельности, при этом многие конкретные предложения относительно разделения труда между глобальными, наднациональными, национальными и внутринациональными органами власти нередко вызывали неодобрение со стороны какого-нибудь из упомянутых уровней. На данный момент международные органы власти обладают весьма ограниченными полномочиями, хотя и стремятся расширить сферу своего влияния, навязывая свою полити-

На пути к третьему тысячелетию О О 7

ческую и экологическую политику странам, нуждающимся в займах. Евросоюз является уникальным образованием и, будучи продуктом особой и, вероятно, неповторимой исторической конъюнктуры, скорее всего, так и останется уникальным, если, конечно, на месте бывшего Советского Союза не появится сходное политическое образование. Сложно предвидеть темпы расширения полномочий этих наднациональных институтов. Тем не менее такое расширение неизбежно, и можпо даже предположить, как именно оно произойдет. Дело в том, что эти органы власти во всем мире уже функционируют через менеджеров гигантских международных финансовых организаций, объединивших ресурсы олигархии самых богатых и влиятельных стран. А поскольку пропасть между бедными и богатыми странами будет только расширяться, возрастет и финансовое влияние соответствующих международных институтов. Проблема заключается в том, что с i9?o-x годов Всемирный банк и Международный валютный фонд при политическом содействии США поддерживали непреложные принципы свободного рынка, частного предпринимательства и глобальной свободы торговли. Все это прекрасно подходило для американской экономики двадцатого века и британской экономики середины девятнадцатого века, но совсем не обязательно годится для всего человечества. То есть глобальное регулирование окажется эффективным только при условии отказа великих экономических держав от традиционной политики. Но, по-видимому, в ближайшем будущем подобных изменений не предвидится.