Тонкий и Толстый переглянулись.

– Мы постараемся, – добродушно улыбаясь, сказал Толстый. – Вы же понимаете – мы добились определенных успехов…

Гесер фыркнул. Будто получив невидимый сигнал, что разговор окончен, визитеры встали, за руку попрощались с шефом и вышли. В приемной Тонкий что-то весело и игриво сказал Ларисе – та засмеялась.

– Люди? – осторожно спросил я.

Гесер кивнул, неприязненно глядя на дверь. Вздохнул:

– Люди, люди… Ладно, Городецкий. Садись.

Я сел, а Гесер все не начинал разговор. Возился с бумагами, перебирал какие-то цветные, гладко обкатанные стеклышки, наваленные в грубую глиняную миску. Очень хотелось посмотреть, амулеты это или просто стекляшки, но вольничать, сидя перед Гесером, я не рискнул.

– Как отдохнул? – спросил Гесер, будто исчерпав все поводы оттягивать разговор.

– Хорошо, – ответил я. – Без Светы, конечно, скучно. Но не тащить же Надюшку в испанское пекло. Не дело…

– Не дело, – согласился Гесер. Я не знал, есть ли у Великого мага дети, – такой информации не доверяют даже своим. Скорее всего есть. Наверное, он способен испытывать что-то вроде отцовских чувств. – Антон, это ты позвонил Светлане?

– Нет. – Я покачал головой. – Она с вами связалась?

Гесер кивнул. И вдруг его прорвало – он стукнул кулаком по столу и выпалил:

– Да что она себе вообразила? Вначале дезертирует из Дозора…

– Гесер, у нас у всех есть право уйти в отставку, – вставил я. Но Гесер и не подумал извиняться.

– Дезертирует! Волшебница ее уровня себе не принадлежит! Не имеет права принадлежать! Если уж… если уж называется Светлой… Потом – воспитывает дочь как человека!

– Надя – человек, – сказал я, чувствуя, что тоже закипаю. – Станет ли она Иной – ей самой решать… Пресветлый Гесер!

Шеф понял, что теперь и я на взводе. И тон сменил.

– Ладно. Ваше право. Уклоняйтесь от борьбы, ломайте девчонке жизнь… Как будет угодно! Но откуда эта ненависть?

– Что Света сказала? – спросил я.

Гесер вздохнул:

– Твоя жена позвонила мне. На номер телефона, который не имеет права знать…

– Значит, и не знает, – вставил я.

– И сказала, что я собираюсь тебя убить! Что я затеваю далеко идущий план по твоему физическому устранению!

Секунду я смотрел в глаза Гесеру. Потом засмеялся.

– Тебе смешно? – с мукой в голосе спросил Гесер. – Правда смешно?

– Гесер… – Я с трудом задавил смех. – Простите. Можно говорить откровенно?

– Уж изволь…

– Вы самый большой интриган из тех, кого я знаю. Покруче Завулона. Макиавелли по сравнению с вами – щенок…

– Макиавелли ты зря недооцениваешь, – буркнул Гесер. – Так, понял, я интриган. Дальше?

– А дальше я уверен, что вы не собираетесь меня убивать. В критической ситуации, быть может, вы мной пожертвуете. Ради спасения соразмерно большого количества людей или Светлых Иных. Но чтобы так… планируя… интригуя… Не верю.

– Спасибо, порадовал, – кивнул Гесер. Уязвил я его или нет – непонятно. – Тогда что Светлана себе в голову вбила? Ты извини, Антон… – Гесер вдруг замялся и даже отвел глаза. Но закончил: – Вы ребеночка не ждете? Еще одного?

Я поперхнулся. Замотал головой:

– Нет… вроде как нет… нет, она бы сказала!

– Женщины иногда дуреют, когда ребенка ждут, – буркнул Гесер и снова принялся перебирать свои стекляшки. – Начинают всюду опасность видеть – ребенку, мужу, себе… Или, может, у нее сейчас… – Но тут Великий маг совсем смутился и оборвал сам себя: – Ерунда… забудь. Съездил бы к жене в деревню, с девочкой поиграл, молочка попил парного…

– У меня же отпуск завтра кончается, – напомнил я. Ох что-то было неладно! – А я так понимаю, что работать предстоит уже сегодня?

Гесер вытаращился на меня:

– Антон! Какая еще работа? Светлана пятнадцать минут орала на меня! Будь она Темной – надо мной бы сейчас висело инферно! Все, работа отменяется. Я продлеваю тебе отпуск на неделю – и езжай ты к жене, в деревню!

У нас, в московском отделении, говорят: «Трех вещей не может сделать Светлый Иной: устроить свою личную жизнь, добиться счастья и мира на всей Земле и получить отгул у Гесера».

Личной жизнью, если откровенно, я доволен. Теперь вот и неделю отпуска получил.

Возможно, мир и счастье для всей Земли уже на подходе?

– Ты не рад? – спросил Гесер.

– Рад, – признался я. Нет, перспектива под бдительным взглядом тещи пропалывать грядки меня не вдохновляла. Зато – Света и Надя. Надя, Наденька, Надюшка. Чудо мое двухлетнее. Человек, человечек… Потенциально – Иная великой силы. Такая Великая, что сам Гесер ей в подметки не годится… Я представил себе подошвы Надькиных сандаликов, к которым вместо подметок приколочен великий Светлый маг Гесер, и ухмыльнулся.

– Зайди в бухгалтерию, тебе премию выпишут… – продолжал Гесер, не подозревая, каким мысленным издевательствам я его подвергаю. – Формулировку сам придумай. Что-нибудь… за многолетний добросовестный труд…

– Гесер, что там за работа была? – спросил я.

Гесер замолчал и принялся буравить меня взглядом. Не добился результатов и сказал:

– Когда я все расскажу, ты позвонишь Светлане. Прямо отсюда. И спросишь – соглашаться тебе или нет. Хорошо? Про отпуск тоже скажешь.

– Что стряслось?

Вместо ответа Гесер открыл стол, достал и протянул мне черную кожаную папку. От папки ощутимо пахло магией – тяжелой, боевой.

– Открывай спокойно, на тебя допуск поставлен… – буркнул Гесер.

Я открыл папку – не допущенный Иной или человек превратились бы после этого в горстку пепла. В папке лежало письмо. Один-единственный конверт.

Адрес нашего офиса был аккуратно выклеен из газетных букв.

Обратного адреса, разумеется, не было.

– Буквы вырезаны из трех газет, – сказал Гесер. – «Правда», «Коммерсантъ» и «Аргументы и факты».

– Оригинально, – признался я. – Можно открыть?

– Открой, открой. Криминалисты уже все, что могли, с конвертом сделали. Отпечатков никаких, клей китайского производства в любом ларьке «Союзпечати» продается…

– А бумага – туалетная! – в полном восторге воскликнул я, доставая из конверта листок. – Она хоть чистая?

– К сожалению, – сказал Гесер. – Ни малейших следов органики. Обычный дешевый пипифакс. «Пятьдесят четыре метра» называется.

На листочке туалетной бумаги, небрежно вырванном по перфорации, текст был выклеен теми же разномастными буквами. Точнее – целыми словами, лишь окончания иногда подбирались отдельно, без всякого уважения к шрифту: