шелест речных волн у самого уха, сливающийся с дыханием того, кто сообщает ей без слов о своём намерении. Всё основное, вроде бы, уже и произошло, но томление не покидало и даже нарастало. Она ощущала его безудержное желание, как будто они снова в том фургоне бродячих акробатов, в неодолимом искушении, предвкушении, в самом начале всего, что так и не случилось по-настоящему…

Ей хотелось горько расплакаться, ибо понимание, что это сон, уже пробивалось в пространство отрадного и в то же время мучительно-раскалённого, а всё равно несуществующего миража. Она раскинула руки, повернулась набок и вдруг… уткнулась в него носом, обняла, одновременно вырываясь из власти сна, но цепляясь за ускользающее и желанное. Непонятно, сколько прошло времени, но почувствовав его настоящие прикосновения, рвущие паутину сна уже окончательно, она прерывающимся голосом прошептала, — Какой волшебный сон! — и обняла за поясницу, щекоча кожу.

— Ты зачем в одежде? — спросила она настолько привычно, будто он спал с ней каждую ночь. И тогда он встал и поспешно сбросил с себя всё. Она поддалась его рукам, стаскивающим с неё все её кружевные тряпочки на каких-то крючочках, отчасти их обрывая. Не было похоже на то, что она не понимает происходящего или пребывает в полусне. Она активно откликалась на его поглаживания и шла навстречу, принимая ласки как давно ей привычные.

И опять вхождение было стремительным, жадно-поспешным, и следствием этой поспешности стало то, что всё последующее произошло быстро, а от непереносимой остроты едва не свело ноги … Он глушил собственные стоны, уткнувшись в её нежное плечо, стараясь не укусить, чтобы не причинить боль.

— Что это? — спросила она, — сон?

— Сон, — ответил он, словно выныривая откуда-то и ничего не соображая, — ты спишь.

Возникла досада на утрату контроля, на очевидный провал, будто ему семнадцать лет, и это у него впервые. Но маленькой полусонной нимфее не казалось это важным. Она счастливо тянула к нему свои руки, прекрасно осознавая реальность происходящего и совсем не испугавшись, ничему не поразившись, будто происходящее являлось их давно привычным занятием.

Даже то, что было у них когда-то, то, что дрейф времени унёс куда-то за незримую черту, вдруг ожило, приплюсовав к себе и начатое не так давно, можно сказать, вчера. Она переливалась счастьем, мерцающим даже в полутьме оттенками радужной и возвышенной лёгкости. И он вдруг осознал, что ей и не с кем его сравнить. По той очевидной причине, что не было у неё никого, кроме него со времени её юности. В чём она и сознавалась ему. Но как же муж? Или он действительно урнинг? И как быть с Антоном, ясноликим вдовцом, с которым она обнималась едва ли не у всех на глазах в этом «Лучшем городе континента»? Легконогий и легкомысленный юнец, которого она сама же и притягивала к себе раз за разом, хотя он, похоже, забывал о ней тотчас же после того, как покидал её террасу возле «Мечты», облизнув со своих пальцев сладкую пудру после пирожных. Забывал о ней к утру уже после вечерних прогулок. Но она отлавливала его и опять тянула к себе как того, на кого имела некие права. И полусонный вдовец флегматично подчинялся. А чем они занимались в тёмных дебрях лесопарка после захода Магниус? Чем-то, что не имело особого значения для Антона, но было значимо для неё? Она же шла в обнимку с Антоном в его жилище в ту ночь, когда сам Рудольф перехватил их буквально на пороге в жилой комплекс «Зеркального Лабиринта», где Антон и проживал. И как проверишь, что такое происходило впервые? Весь предыдущий опыт лишил его иллюзий на счёт женщин, хотя она и тут была для него особенной.

Назвать своё отношение к Антону полноценной ревностью он не мог, потому и решил, что не стоит о нём думать. Сейчас можно полностью уйти в это глупое счастье с глупой модельершей, играющей в куклы, в куклы настоящие и куклы живые, которые спали в её кристалле — игровой. И сама она была такой куклой сейчас, и час его торжества никуда не денется и наступит в свой черёд. И она ответит за свои посиделки с этим Антоном — Антуанетой, ставшим её подружкой среди цветников, когда она порхала вокруг равнодушного мальчишки. И за своё убегание протяжённостью в девять лет. А сейчас он её хотел, и всё было неважно в данный момент. Всё произошло столь естественно и потрясающе остро, что его накрыла волна благодарности к ней, а сверху накрыла ещё и волна радости, идущая от неё, открытой и прежней в своём полном доверии.

— Да это же невозможно вынести… — бормотал он, — тут реально жизнью заплатить за миг столь нереального безумства… — и сказано было на незнакомом для неё языке, но сам прерывающийся стон-всхлип выразил всё то, что не требовало перевода, — Что же это было?

Она обхватила его столь крепко, давая понять, что всё поняла правильно, чем только усилила возникшую нехватку дыхания. У хрупкой лишь по виду нимфеи имелись недюжинные силы. Накопила их запасец, будь здоров! в то время как он, похоже, собственную мощь переоценил. Он ощущал себя, как могло бы ощущать это грозовое облако, будь оно очеловечено, когда оно сотрясается от собственного сумасшедшего истечения с последующим опустошением на грани исчезновения. С нормализацией дыхания радость и благодарность в разы усилились.

Но девять лет без пристанища для души, пасмурные, студёные, не являлись льдиной, способной растаять от её горячей ответной страсти. Они были спрессованной из серых и пыльных дней плитой, каменно-давящей и утяжеляющей и без того нелёгкий его характер. Эту плиту можно только взорвать, чего он и хотел, но Нэя не была к тому способна. Если бы чуть раньше, а сейчас запал как бы исчах во времени.

Несмотря на нереальный накал желания и силу последующей разрядки, нимфея уже не вызывала потрясения как тогда, в прошлом. Вода источника, к чему он столь стремился, отдавала уже горечью, мутным осадком. Он не чувствовал к ней любви как в её юности, она ощущалась другой совсем женщиной, не имеющей к той отношения, кроме своего внешнего сходства. Но и другая она вполне была в его вкусе, но именно что «вкусе». Её хотелось потреблять, а не любить в смысле глубинного плавления и ответной отдачи себя. Она, сегодняшняя, несла в себе вину за ту отнятую и желанную девушку-бабочку. Что же, «бабочка» не дала искомого счастья, а эта теперешняя даст, по крайней мере, развлечение. И он ласкал её, радуясь, что она