Во второй половине дня 13 мая Черчилль собрал всех своих министров в Адмиралтействе и сказал им: «Я могу предложить вам только кровь, тяжелый труд, слезы и пот».

Он повторил эти слова через несколько часов, выступая в парламенте, где заявил: «Вы спросите: какова наша политика? Я скажу: вести войну на море, на суше и в воздухе со всей нашей мощью и силой, какими наделил нас Бог; вести войну против чудовищной тирании, непревзойденной в мрачном и скорбном каталоге человеческих преступлений. Такова наша политика. Вы спросите: какова наша цель? Я могу ответить одним словом: победа, победа любой ценой, победа, несмотря на весь ужас, победа, какой бы тяжелой и долгой ни был путь к ней, поскольку без победы нет жизни. Это необходимо понять: нет жизни для Британской империи, нет жизни для всего, что отстаивает Британская империя, нет жизни для всех побуждений и порывов, которые веками вдохновляли человечество на его пути вперед к своей цели. Но я берусь за свое дело с оптимизмом и надеждой. Я уверен, что наше дело не пропадет даром. И я чувствую, что в такое время имею право обратиться за помощью ко всем, и я говорю: «поднимайтесь, давайте идти вперед вместе, объединив наши силы».

Вернувшись на Даунинг-стрит, Черчилль узнал, что армии Гитлера вторгаются все глубже на территорию Голландии, Бельгии и Франции. Он хотел немедленно проявить инициативу и организовать воздушные бомбардировки Германии, но пренебрежение военно-воздушными силами Британии в предвоенный период стало одной из причин, по которым Военный кабинет 13 мая решил, что это сделать невозможно. Лорд Галифакс высказался прямо, назвав Британию «страной в слабой позиции». Через два дня, пока еще Италия сохраняла нейтралитет, Галифакс предположил, что, может быть, Черчиллю стоит направить персональное обращение к Муссолини.

Черчилль согласился. В своем обращении, отправленном на следующий день, он спрашивал: «Не поздно ли еще предотвратить реку крови, которая может пролиться между британским и итальянским народом?» Вне зависимости от исхода битвы во Франции, продолжал он, «Англия пойдет до конца, даже в полном одиночестве, как мы это делали ранее, и я с определенной уверенностью могу сказать, что в этом нам в значительной степени будут помогать Соединенные Штаты и весь американский народ». Эта тема прозвучала и в телеграмме Рузвельту, которую он отправил 15 мая. В ней прозвучало мрачное пророчество: «Если придется, мы продолжим войну одни, и нас не страшит это. Но я надеюсь, вы понимаете, господин президент, что голос и сила Соединенных Штатов могут не сыграть никакой роли, если их сдерживать слишком долго. Вы можете получить полностью покоренную нацистскую Европу, созданную с невероятной быстротой, и это бремя может оказаться нам не по силам».

Утром 16 мая немецкие войска прорвали линию Мажино. В Лондоне стало известно о неизбежном отступлении французов, что подвергало непосредственной опасности британский экспедиционный корпус. Стремясь своим личным влиянием предотвратить отступление, Черчилль полетел в Париж. Там он обнаружил, что у высшего военного командования французов нет никаких планов на контрнаступление. Вечером он отправил телеграмму Военному кабинету в Лондоне с вопросом: можно ли удовлетворить просьбу французов о дополнительной помощи британскими истребителями и бомбардировщиками. «С исторической точки зрения будет неверно, если просьба будет отклонена, что приведет к их краху». Военный кабинет дал согласие.

Утром 17 мая Черчилль самолетом вернулся в Лондон. «Уинстон в подавленном настроении, – записал его младший личный секретарь Джок Колвилл. – Он говорит, что французы полностью разваливаются, как поляки, и что наши силы в Бельгии необходимо отводить, чтобы сохранить контакт с французами». На заседании Военного кабинета 18 мая Невилл Чемберлен, которого Черчилль назначил лордом – председателем тайного совета, предложил Черчиллю следующим вечером выступить с радиообращением к нации, чтобы показать, «что мы едины и что никакие личные соображения не должны помешать принятию мер, необходимых для победы».

Черчилль принял предложение Чемберлена. Это стало его первым выступлением по радио в качестве премьер-министра с тех пор, как он девять дней назад вступил в эту должность. «Разве это не час, когда всем нам следует напрячь все наши усилия? – задал он вопрос и продолжил говорить о «группах изможденных стран и избитых народов, чехах, поляках, норвежцах, датчанах, бельгийцах, – над которыми сгущается долгая ночь варварства, в которой нет даже проблеска надежды, если мы не победим, а мы должны победить и победим безусловно».

Выступление Черчилля вдохновило нацию. «Вчера вечером слушал ваш хорошо знакомый голос, – написал Болдуин из своего дома в Вустершире, – и мне бы очень хотелось пожать вам руку и сказать, что от всего сердца желаю вам всего самого лучшего, – здоровья, физических и душевных сил – чтобы вы смогли справиться с невероятной ответственностью, которая ныне лежит на вас». Капитан Беркли, который десять дней назад записал в дневнике, что «Уинстон лишен здравого смысла», отметил 20 мая: «Премьер вчера вечером сделал великолепное обращение по радио. Он был безупречен во всем, и после того, как успел предотвратить серьезный коллапс в Париже четыре дня назад, сумел оживить всех здесь».

Ответственность, лежавшая на Черчилле в этот вечер, была так же велика, как и любая другая, с которой ему приходилось иметь дело. Она проявилась немедленно после выступления по радио в его решении, принятом после мучительных консультаций с главным маршалом авиации сэром Эдгаром Ладлоу-Хьюиттом, главнокомандующим бомбардировочной авиацией. Было решено, несмотря на настоятельные просьбы французов, больше не направлять британские бомбардировщики в небо Франции. Каждый из них мог вскоре понадобиться для отражения нападения Германии на саму Британию. Тем же вечером, предполагая, что по мере отступления британских сил на континенте вскоре может возникнуть необходимость выводить их из Франции, Черчилль попросил Адмиралтейство «держать в готовности большое количество мелких судов, которые можно будет направить в порты и бухты на французском побережье».

Мощную и срочную помощь могли бы оказать Соединенные Штаты. Черчилль намеревался использовать пятьдесят эсминцев времен Первой мировой, которые простаивали в американских доках. Но Рузвельт не соглашался отдать их. Его советники опасались, что в случае поражения Британии эти эсминцы окажутся в руках немцев. Как выяснил Черчилль 20 мая, Джозеф Кеннеди, посол США в Лондоне, сообщил Рузвельту, что Британия может пойти на мирные переговоры с Гитлером. Он телеграфировал американскому президенту: «Наше намерение, несмотря ни на что, защищать до конца наш Остров, а при условии, что получим запрашиваемую помощь, надеемся вести с ними войну в воздухе, полагаясь на индивидуальное превосходство».

Черчилль добавил: «Члены действующей администрации, скорее всего, уйдут, если этот процесс даст негативные результаты, но ни при каких мыслимых обстоятельствах мы не смиримся с поражением. Если с членами нынешней администрации будет покончено, и вести переговоры среди руин придут другие, вы не должны игнорировать тот факт, что козырем при игре с Германией останется флот. Если Соединенные Штаты оставят страну на произвол судьбы, невозможно будет винить тех, на ком лежит ответственность, за то, что они станут как можно лучше торговаться, чтобы спасти жизнь ее обитателей. Простите, господин президент, что я прямо говорю о подобном кошмаре. Очевидно, я не могу отвечать за моих преемников, которые от крайнего отчаяния и бессилия вполне могут подчиниться воле Германии».