– А где же они, ворота? – спросила я.

– Вспомнила! Проехали мы их давно.

Несколько лет я верила, что под радугу можно въехать или вбежать. Потом узнала: нет, нельзя. А теперь – в этом последнем году ученья в институте – меня все время не покидает веселое предвкушение близкой радости. Вот, кажется мне, еще день, еще неделя – ну, может быть, еще месяц, – и я нырну под радужные ворота! Конечно, не буквально: на дворе стоит еще только март – какая радуга в марте?

Откуда это ощущение близкой радости, почему я вдруг вообразила, будто радугу можно догнать или даже войти под нее, не знаю.

Как-то, когда стало известно, что Матвея вместе с остальными 183 киевскими студентами, сданными в солдаты, скоро освободят, и все мы ежедневно ждали его приезда, мы с Катюшей Кандауровой и Гришей Ярчуком шли вместе по улице. Шли и молчали. Был Великий пост, от церквей плыли волны колокольного звона. Издалека, от железной дороги, доносились паровозные гудки. Невозможно было вообразить себе что-нибудь более пленительное, чем чистота этих весенних звуков. Ведь в течение всей зимы они доходили до нас, словно закутанные в вату. А сейчас они звенели гулко, необыкновенно явственно, прозрачно, как незамутненная родниковая вода.

Бывают такие минуты, когда в жизни, как в сказке, все кажется возможным, правдоподобным, ни капельки не удивляет. Так было с нами в этот день. Когда из сизоватого, сумеречного тумана вдруг появился высокий человек, протягивавший руки к нам, мы нисколько не удивились. Правильнее было бы, конечно, сказать, что хотя шел-то он навстречу нам троим, но руки протягивал Кате:

– Катюша… Курносик!

И Катя тоже ничуть не удивилась. Она только выдохнула:

– Матвей!..

И полетела к нему, как тополиная пушинка.

Не сговариваясь, мы с Гришей взялись за руки и юркнули в переулок. Мы долго бежали, чтобы уйти подальше от Кати и Матвея, чтобы не мешать их встрече, оставить их вдвоем…

Мы напрасно так стремительно убегали от них – они и не думали гнаться за нами или хотя бы звать нас. Наверное, они даже не заметили, что нас вдруг не оказалось больше возле них.

Мы с Гришей остановились, поглядели друг на друга.

– Матвей приехал! – радостно сказал Гриша.

– Да…

А про себя я подумала: «Теперь Матвей и Катюша войдут в счастье, как в ворота радуги».

Минувшим летом, в первый раз за два года, приехала к родителям Лида Карцева. Когда она пришла ко мне, мы так обрадовались друг другу, что сперва долго молчали. Мы только смотрели друг на друга. Смотрели требовательно, придирчиво, словно проверяя по списку памяти – все те же ли у нас лица, глаза, руки… Да, все было то же, и вместе с тем все было чем-то ново! Теперь Лида была выше ростом (как, вероятно, и я), стройнее, чем прежде. Серо-голубые глаза ее смотрели как будто еще умнее, еще глубже. Но это была она, Лида! Я видела это и смеялась от радости. И она радовалась, что я прежняя. Только когда мы заговорили – обе одновременно, – нам показалось, что изменились наши голоса: стали словно ниже. Но и к этой перемене мы привыкли мгновенно.

В ту первую встречу мы говорили с Лидой долго – ведь нам столько надо было рассказать друг другу! «А у нас…», «А у вас…», «А помнишь?..», «А где теперь?..», «А что теперь?..» Говорили и о смешном, и о печальном, о пустяках и о серьезном.

За два года Лида прочитала очень много книг, но беспорядочно: все, что попадалось под руку. У тети-поэтессы – декадентскую литературу. У тети-романистки – классиков, новейшие книги и журналы. В общем, оказалось, что хотя и разными тропинками, но шла Лида с нами в ногу.

И вот от Лиды я услыхала о тех воротах, в которые она собирается пройти… к счастью!

– Он – наш преподаватель! – рассказывала Лида. – Русского языка и словесности…

«Преподаватель»? Я даже испугалась. В моем воображении «преподаватель» – это кто-то из нашей кунсткамеры: это Лапша, или бывший директор Тупицын, или Федор Никитич Круглов, похожий лицом на незлую гориллу, или учитель физики с невкусной кличкой «гиена в сиропе»… Неужели Лида полюбила такого? Брр!

Словно угадав мою мысль, Лида спешит успокоить меня:

– Ему двадцать шесть лет. Всего два года, как он окончил университет. Я дам тебе почитать его книгу о Пушкине… Нет, Шурочка, он тебе понравится – он умный, веселый!

Но как же могло случиться, чтобы воспитанница Смольного института и преподаватель… Где они могли встретиться вне Смольного, познакомиться, полюбить друг друга?

Все это произошло в доме у тети-романистки. Во время прошлогодних рождественских каникул Лида жила у тети. Алексей Дмитриевич приходил к ним часто, водил и возил Лиду по пушкинским местам Петербурга и Царского Села. Они с Лидой вместе бегали на коньках, ездили в театры, бывали в Эрмитаже и музее Александра III.

Каникулы кончились, ученье в Смольном возобновилось – и тут произошел курьез. То есть это как посмотреть: «синявки» решили, что это не курьез, а страшный скандал. Во время каникул Лида и Алексей Дмитриевич совсем забыли, что они учитель и ученица, а не просто знакомые. Встретившись с ним в Смольном (он подошел к ней во время перемены), Лида забыла, что она должна «макнуть свечкой» – сделать реверанс, – забыла, что она должна держаться с ним «по-чужому». Она привычно поздоровалась с ним за руку (то же и при прощании!), и они проговорили целую маленькую перемену (пять минут).

Что тут поднялось! Чего только не наговорили ей классные дамы и начальница Смольного (воспитанницы должны называть ее «маман», то есть «мама»)!

«Как? Вы здоровались и прощались за руку с преподавателе? С чужим мужчиной? Вы разговаривали с ним «сан фасон» (тс есть запросто), как с добрым знакомым?»

– Ох, Шурочка, вышел мне этот разговор с Алексеем Дмитриевичем боком! – вздыхает Лида полушутя-полусерьезно.

Не помогли никакие ухищрения «синявок». Конечно, Алексей Дмитриевич не стал больше подходить к Лиде на переменах… Но ведь они любили друг друга, а для того чтобы сказать это глазами, достаточно одной секунды. В заговор вступила тетя-романистка: она передавала письма от Денисова – Лиде и от Лиды – ему. Пасхальные каникулы прошлого года Лида снова провела у тети. Опять они с Алексеем Дмитриевичем встречались ежедневно. Теперь они оба видели перед собой ту радугу, под которую войдут, как только Лида окончит Смольный.

Пребывание Лиды у родителей во время прошлогодних летних каникул пролетело незаметно. Все мы – старые Лидины друзья: Варя, Маня с Катей, Леня, я, – все мы были рады Лиде, чувствовали себя с ней так, словно бы и не разлучались на целых два года.

Накануне своего отъезда в Петербург Лида пришла ко мне в сумерки – посидеть на прощание. Мы сели в моей комнате, как бывало в детстве: вдвоем в одну качалку. Тогда было просторно, теперь стало тесно. Но нас эта теснота не тяготила. Мы сидели, как сестры, так дружно и радостно!

Лида снова рассказывала мне об Алексее Дмитриевиче Денисове. Какой он хороший, талантливый. Одна беда: здоровье у него хрупкое. Слабые легкие…