пощелкивание кастаньет… В деревушке столь многочисленные слушатели — редкость, на совесть стараются деревенские музыканты.

Что-то тупила шпионская голова — соображать вообще не желала. Заговоры, предательства, подозрения, прочий бред… Вернуться на корабль, завалиться на пахучую постель и раскупорить дареную бутылку виски. Яд там или еще что — наплевать! Выбить из башки смутные и дурные предчувствия, заснуть. Пыль или лед приснится — все едино.

План имелся (вполне выполнимый), вот сил встать со ступеньки не было. Катрин со слабым недоумением прислушалась к себе — сухость и тлен. Мумия ненужная. Странно. Их — мумий — здесь пока даже не догадались продавать на сувениры, еще не пришли те прогрессивные и доходные времена, пока мумии — хлам, древность противная. Откуда это бессилие?

Лампы у кофейни загнали луну за крышу, неслышно двигались тени людей, монотонная музыка начала сдавливать виски. Уже не было на ступеньке никакой Катрин Кольт, наемницы с ламинированными нервами, а сидела мертвая девушка Катя. А может, девчонка и с иным, схожим именем, не так и важно. Но сгинул никогда и не бывший Египет, осталась лестничная клетка выселенного на затянувшийся ремонт дома, осталась пыль на стекле огромного окна, мохнатый серый ковер на бетонных ступеньках без всяких иероглифов, а за окном легко угадывался серый гранит моста, и усыхало на том мосту последнее десятилетие ХХ века, но год и век не имели никакого значения — острая пуля пронзила оба виска навылет, оставила щербину на стене, пистолет мягко канул в пыль на ступенях, и случилось то давным-давно. Безнадежно пустой «ТТ», со вставшим на задержку затвором, оброс мехом пыли, кругом гулкая пустота лестниц, и можно в том заколдованном подъезде сидеть мертвой вековечно. Уж такой это дом…

Дом трудно было не узнать — Серафимовича, 2, но… Катя там не умирала. В других местах случалось, а почему же вдруг…

Так ли хорошо мы знаем свою жизнь и смерть? Есть ответ? «Напоминаю, итоговая контрольная — от нее зависят ваши четвертные оценки. Мезина, пересядь, будешь писать второй вариант».

Катрин (или Катя?) отчетливо почувствовала, что сейчас спятит. Прямо здесь, на ступеньках безвестной египетской деревушки или на совершенно иных ступеньках, но исход будет один. Откуда эта обреченность? Проклятая музыка! Заткнуть бы уши…

Сидящая в темноте замычала и ляпнула себя ладонью по щеке. Ощутимо — никаб от многих беспокойств защищает, но не от увесистых пощечин.

На миг полегчало. До победы над овладевающим безумием было далеко, но глаза от боли открылись, Катрин увидела кофейню и ужаснулась. В смысле, сначала ее остро поддавило иное неприличное чувство, а уж потом…

Анис танцевала.

…Почти вялые, почти ленивые изгибы соразмерной фигуры, безошибочно отзывающейся щелканью невидимых кастаньет и ритму тамбурина. Дешевенькая ткань абайи на безносой невольнице проявляет неведомые волшебные свойства, все плотнее облегая точеную и изящную фигурку — она словно кабинетные песочные часы — вот струится-истекает под жалобу древней скрипки песок странного, вкрадчивого обнажающегося обольщения, пьянит крепче вина и гашиша. Маняще вздымаются выгнутые в запястьях руки, и уже нет черной ткани, гладка обнаженная кожа, неслышно звенят богатые браслеты. И нет ничего этого, и есть же оно; откровенно и осязаемо рождает жар желанья, притягивает-зачаровывает взгляды, вот оборачиваются к соблазну и те, кто стоит спиной. А безумная девушка-дервиш кружится чуть быстрее, вот плавно взлетает над уличной пылью колокол-бутон подола…

Катрин немножко разбиралась в женских чарах и соблазнах. Ах, да чего там скрывать — вполне разбиралась, одна близкая дружба с неповторимой Блоод чего стоила, уж не говоря об иных, частных исследованиях. (О Фло ни слова — то явление иного, высшего, порядка.) Но разящий соблазн ланон-ши заложен в самой хищной природе редкого племени дарков, он уникален, но естественен. Здесь же… все одновременно грубее и куда тоньше: отточенное искусство игры тела, сгущенное до вязкости сладкого смертельного яда.

И уже нет деревенской улицы, улетела вдаль кофейня с нищим оркестриком, исчезла толпа солдат и арабов, остался здесь каждый сам по себе, одинокий и очарованный изгибающейся безликой фигуркой, плененный струящейся в плавном кружении тканью, раскинутыми манящими руками, блеском случайно выскальзывающих из-под никаба блестящих локонов. И далекий тамбурин постукивает уже не в уши, а куда ниже…

Катрин пыталась стряхнуть наваждение. Интересная девочка эта Анис, но не до такой же степени. Но упорно расплывались лица и спины подступающих все ближе к танцовщице мужчин, фигурка в черном приковывала все внимание, чаровала нестерпимо. Желание выхватить ятаган и быть первой — с непонятными намерениями, но первой! первой! — выжигало сердце и все остальное. Ненавистные спины плотнее заслоняли танцующую ведьму, Катрин обнаружила, что уже там, среди алчных безликих людей, оттирает ближайших мужчин плечом, а рука сжимает рукоять оружия и слоновая кость жжет ладонь. Тихий смех неузнаваемой Анис взлетал над музыкой, манил немыслимо…

Жаром пробило до такой степени, что никаб на лице стал мокрым и соленым. Прямо не архе-зэка, а вобла какая-то недовяленая, пропотевшая насквозь, фу, гадость какая. Странным образом это отрезвило — Катрин выплюнула крепко закушенный шелк никаба и попыталась сообразить, что происходит. Воистину магия какая-то. Да мать ее, не «какая-то», а самая натуральная, препаршивейшая! Спятила Анис, нашла где и когда сверхъестественные способности являть-проявлять. С другой стороны, тут со всеми людьми что-то не то происходит…

На лица окружающих мужчин лучше было не смотреть. Сплошь хари маньячные, а не лица. Катрин мельком отметила оскаленные зубы доктора «Креста», обезумевшее лицо «Латино» — на гладкой физиономии младшего научного помощника непонятно откуда взявшаяся щетина встопорщилась, парень ухватил за ремень сержанта-артиллериста, пытался в сторону отодвинуть. Ужас какой, а ведь был приличным метросексуалом чисто современной ориентации, девушек обходил.

…Смеялась шайтанова ведьма, подняла тонкие пальцы к никабу, обещала снять, потрясти прелестью волшебного лика. Смыкали круг тяжко сопящие мужчины, лилась проклята музыка. А когда явит зловещая шутница Анис свое лицо, абсолютно мертво-живое… Катрин не знала, что тогда случится, но полагала, что станет еще хуже.

Проломиться сквозь неуступчивые заслоняющие фигуры оказалось непросто, но относительно разумно действующее существо в этот миг имело некоторую фору перед самцами, очарованными и отупленными вожделением. Поймать запястье танцорки, рвануть в сторону, сбивая с ритма:

— Никаб не трожь, дура!

Окружение, распаленное сладчайшим предвкушением, взревело. Такой искренней ненависти Катрин не приходилось слышать и в