Ф. Сорде проснулся, но из-за сильного смятения не смог идти в кабинет скопирования. Он был напуган, отказывался от пищи, жаловался на боль в боку. Я решила, что он не понимает, в какой клинике находится, и сказала ему, что физически он вполне здоров. В ответ он огрызнулся: «А вам-то, черт подери, откуда знать?» – что, кстати, прозвучало вполне логично, так как из-за буквы «Б» в медицинской карте на него надели смирительную рубашку. Осмотрев его, я обнаружила синяки и ушибы, а рентген показал трещины двух ребер. Я объяснила пациенту, что его состояние требовало принудительной фиксации, чтобы он не нанес себе вреда. На это он сказал: «Как только один из них задавал вопрос, другой меня бил». Он повторил это несколько раз, со злостью и недоумением. Параноидальное расстройство? Если симптомы не уменьшатся с прекращением действия лекарств, буду исходить из этого диагноза. Пациент реагирует на меня хорошо; когда я пришла к нему с рентгеновским снимком, спросил, как меня зовут, и согласился поесть. Мне пришлось перед ним извиниться – не лучшее начало общения с параноиком. Организация, которая его сюда направила, или принимающий врач обязаны были указать в медицинской карте факт повреждения ребер. Подобная халатность удручает.

Но есть и хорошие новости. Рина (исследование аутизма, участник № 4) сегодня увидела фразу, построенную от первого лица. Жирно выведенное черной грунтовкой предложение возникло на переднем плане сферы сознательного: «Я хочу спать в большой комнате». (Она спит отдельно из-за недержания кала.) Фраза была четко видна более пяти секунд. Пациентка читала ее в своем сознании так же, как я – на голографическом экране. Присутствовала слабая субвербализация при полном отсутствии субвокализации, то есть никакого мысленного проговаривания[56]. Пациентка пока не говорит о себе (даже мысленно) в первом лице. Я сразу же поделилась результатами с Тио, и после сеанса он спросил: «Рина, где ты хочешь спать?» «Рина спать в большой комнате», – ответила она. В ее высказывании ни местоимения, ни выражения модальности. Однако не сегодня завтра она произнесет вслух: «Я хочу». И возможно, наконец выстроит собственную личность. На этой самой основе: я хочу, следовательно я существую.

Сколько страха… Откуда вокруг так много страха?

4 сентября

На выходных ездила в город. Гостила у Б. в ее новой квартире на северном берегу. Она живет одна в трех комнатах! На самом деле мне не нравятся эти старые дома, кишащие крысами и тараканами. В них царит странный дух дряхлости и запустения, как будто голодные годы затаились в углу и ждут своего часа. Я была счастлива вернуться домой, в свою небольшую комнатку – здесь никто не нарушает моего уединения, и в то же время друзья и коллеги совсем рядом, на одном этаже со мной. Мне не терпелось сделать следующую запись в дневнике. Привычки формируются у меня быстро. Кажется, есть тенденция к компульсивному поведению.

Ана выглядела гораздо лучше: приоделась, причесала волосы, взяла с собой вязанье. Сеанс тем не менее прошел уныло. Я попросила Ану подумать об оладьях, и всю ее сферу бессознательного моментально заполнил образ той самой ужасной волосатой и плоской оладьи-волка, тогда как сфера сознательного старательно пыталась визуализировать аппетитный блинчик с сыром. И не без успеха: цвета и контуры проявляются четче. Я по-прежнему рассчитываю на обычную гормональную терапию. Конечно, ЭКТ ей тоже порекомендуют, и тогда параллельно можно будет проанализировать материалы скопирования – начиная с образа волка-оладьи и т. д. Но есть ли в этом смысл? Ана двадцать четыре года проработала фасовщицей в пекарне, здоровье у нее не ахти. Она не в силах изменить свою жизнь. Во всяком случае, восстановленный гормональный фон поможет ей как-то справляться с обстоятельствами.

Ф. Сорде: возбуждение спало, но подозрительность все еще сохраняется. Когда я сказала, что пора провести первый сеанс, отреагировал сильным испугом. Чтобы успокоить его, я села рядом и принялась объяснять принцип работы психоскопа.

Он внимательно слушал, а потом спросил:

– Вы будете использовать только психоскоп?

Я ответила «да».

– И никакого электрошока? – спросил он.

Я сказала «нет».

– Обещаете? – спросил он.

Я объяснила, что по специальности психоскопист и не работаю с оборудованием ЭКТ, что этим занимаются в другом отделении. Еще я сказала, что в настоящее время моя работа с ним носит диагностический, а не терапевтический характер. Он опять слушал очень внимательно. Ф. С. – образованный человек и понимает разницу между терминами «диагностика» и «терапия». Интересно, что он пытался взять с меня обещание. Это не укладывается в картину параноидального расстройства: ты не просишь что-то пообещать того, кому не доверяешь. Он покорно последовал за мной в кабинет психоскопирования, но, увидев аппарат, замер и побледнел. Я привела шутку доктора Эйвен про зубоврачебное кресло, которую она всегда повторяет особо нервным пациентам. Ф. С. на это произнес: «Хорошо хоть не электрический стул!»

Я считаю, что в случае с интеллектуально развитыми пациентами гораздо полезнее не говорить загадками и не напускать на себя важный вид, тем самым вызывая у испытуемых ощущение беспомощности (см. Т. Р. Олма, «Техника психоскопии»). Я показала Ф. С. кресло, электродную шапочку и объяснила, как все устроено. Он что-то слышал о психоскопе, и в вопросах, которые он задавал, чувствовалась техническая подкованность. По моей просьбе он сел в кресло. Пока я надевала и закрепляла на нем электродную шапочку, он в страхе обливался потом и явно стеснялся запаха. Знал бы он, как пахнет Рина, когда рисует картинки дерьмом! Он зажмурил глаза и так крепко вцепился в подлокотники, что его руки побелели до самых запястий. Экраны тоже стали почти белыми. Через некоторое время я шутливо осведомилась:

– Совсем не больно, правда?

– Не знаю.

– А все-таки?

– Хотите сказать, ваш аппарат работает?

– Уже целых полторы минуты.

Он открыл глаза и огляделся по сторонам, насколько позволяли электроды-прищепки на шапочке.

– А где же экран? – спросил он.

Я пояснила, что испытуемые никогда не видят экран, так как объективизация образов может вызвать сильную тревогу.

– Вроде фонящего микрофона? – спросил он.

Именно это сравнение всегда приводит доктор Эйвен! Ф. С. безусловно умен. N. B.: умные параноики опасны!

Он поинтересовался: «Что вы видите?» – и я ответила: «Помолчите, пожалуйста, я не хочу видеть ваши слова, мне нужно видеть ваши мысли», а он тогда и говорит – мягко, будто в шутку: «Вообще-то, вас это не касается». Тем временем белизна, вызванная страхом, сменилась мощными темными волевыми вихрями, а через несколько секунд после того, как он умолк, всю сферу сознательного заняла роза: пышная, полностью распустившаяся розовая роза – устойчивый, цельный образ, четко визуализированный и ощущаемый на всех уровнях восприятия.

Ф. С.