что он ее помнит чуть не наизусть, что если ему не дадут роли Сталина – для него трагедия».

11-го Булгаков читает пьесу руководству Комитета по делам искусств. «Слушали с напряженным вниманием. Пьеса очень понравилась. 〈…〉 Во время читки пьесы – сильнейшая гроза».

14 июля Булгаков писал Виленкину, уехавшему отдыхать: результаты этого чтения «могу признать, по-видимому, не рискуя ошибиться, благоприятными (вполне). После чтения Григорий Михайлович (Калишьян. – М. Ч.) просил меня ускорить работу по правке и переписке настолько, чтобы сдать пьесу МХАТу непременно к 1-му августа. А сегодня (у нас было свидание) он просил перенести срок сдачи на 25 июля. У меня остается 10 дней очень усиленной работы. Надеюсь, что, при полном напряжении сил, 25-го вручу ему пьесу. 〈…〉 Я устал. Изредка езжу в Серебряный бор, купаюсь и сейчас же возвращаюсь. А как будет с настоящим отдыхом – ничего не знаем еще. 〈…〉 Устав, отодвигаю тетрадь, думаю – какова будет участь пьесы. Погадайте. На нее положено много труда».

«Настоящего отдыха» ему уже не было суждено.

Как осторожен, неуверен, суеверен тон его письма!

17 июля. «Спешная переписка пьесы. 〈…〉 Слух о том, что зверски зарезана Зинаида Райх». 20 июля. «Диктовка продолжается беспрерывно. Пьеса чистится, сжимается, украшается».

Дополнение к тексту на отдельном листке (автограф М. О. Чудаковой)

21 июля. «Миша диктует».

22 июля. «Сегодня Миша продиктовал девятую картину – у Николая (Николая II. – М. Ч.) – начерно…решил назвать пьесу „Батум“».

23 июля. «Перебелил 9-ю картину. Очень удачно. Потом поехал с Калишьяном в Пестово (загородный дом отдыха МХАТа. – М. Ч.). Мхатчики приклеились к Мише, ходили за ним как тени». Жене его эта перемена страшно импонировала.

Действительно, В. Я. Виленкин вспоминает, как Качалов «был заинтересован предназначавшейся ему характерной ролью кутаисского губернатора», а «В. О. Топоркова заранее привлекала сцена у Николая II, принимающего всеподданнейший доклад о грозных кавказских событиях в Ливадийском дворце, стоя в красной шелковой рубахе подле клетки с дрессированной канарейкой, которую он самозабвенно обучает „петь гимн «Боже, царя храни»“».

…Участникам этой ситуации мерещилось, видимо, что время повернулось вспять, что Булгаков вновь – любимый автор театра, принесший, как тринадцать лет назад, пьесу, сулящую успех.

В наибольшем самозабвении находится жена автора. 24 июля. «Пьеса закончена! Это была проделана Мишей совершенно невероятная работа – за 10 дней он написал 9-ю картину и вычистил, отредактировал всю пьесу… Прямо непонятно, как сил хватило у него. Вечером приехал Калишьян, и Миша передал ему три готовых экземпляра».

26 июля. «Звонил Калишьян, сказал, что он прочитал пьесу в ее теперешнем виде и она очень ему понравилась. Напомнил о читке 27-го». Автор должен был читать пьесу на открытом заседании Свердловского райкома, происходившем в МХАТе.

27 июля. «В 4 часа гроза. Калишьян прислал машину за нами. В театре в новом репетиционном помещении – райком, театральные партийцы и несколько актеров… Слушали замечательно, после чтения очень долго, стоя, аплодировали. Потом высказывания. Все очень хорошо. Калишьян в последней речи сказал, что театр должен ее поставить к 21 декабря» (т. е. к 60-летию героя пьесы).

10 декабря 1969 года, тридцать лет спустя, Елена Сергеевна рассказывала нам: «Когда подъехали к театру – висела афиша о читке „Батума“, написанная акварелью, – вся в дождевых потеках.

– Отдайте ее мне! – сказал Миша Калишьяну.

– Да что Вы, зачем она Вам? Знаете, какие у Вас будут афиши? Совсем другие!

– Других я не увижу».

(Афиша с потеками сохранилась в архиве писателя).

28 июля Булгаков пишет шуточную записку Ф. Н. Михальскому от лица Елены Сергеевны: «…Миша просил меня заранее сделать распределение знакомых на премьеру „Батума“. Посылаю Вам первый список (художники и драматурги, композиторы). Будьте добры, Фединька, сделайте так:

Эрдман Б. Р. – ложа дирекции

Вильямс П. В. – 1-й ряд (левое)

Шебалин В. Я. – 3-й ряд.

Эрдман Н. Р. – 7-й ряд.

Дмитриев – бельэтаж, постоять. Фединька! Если придет Олеша, будет проситься, сделайте мне удовольствие, скажите милиционеру, что он барышник. Я хочу насладиться! Федя милый! Целую. Ваша. Люся».

1 августа. Калишьян сообщает, что Комитету по делам искусств пьеса в последней редакции «очень понравилась и что они послали ее наверх».

5 августа. «Позвонил и пришел Николай, а с ним Борис Эрдман. У Николая – удручающее известие – отказано в возможности жить в Москве. Звонил Виленкин – очень мил».

7 августа. Калишьян рассказывает по телефону, что только что приехавшему из Европы Немировичу-Данченко (еще 10 июля писавшему О. С. Бокшанской: «Давно я не ждал ничего с таким интересом, как пьесы Булгакова…») «пьеса понравилась, что он звонил в Секретариат, по-видимому, Сталина – узнать о пьесе, ему ответили, что пьеса еще не возвращалась».

Тот, кому Булгаков в последние годы не решился направить письмо, кого представлял он себе в какие-то моменты читателем своего романа, читал в эти дни пьесу, написанную Булгаковым о нем самом[18].

Тут узнают от Ольги, что театр посылает в Тифлис—Батум бригаду, в которую включен и Булгаков.

8 августа. Утром «Миша сказал, что, пораздумав во время бессонной ночи, пришел к выводу – ехать сейчас в Батум не надо».

9 августа. Он у Немировича-Данченко – разговор о том, как ставить пьесу (после которого режиссер говорит Бокшанской – «лучше всего эту пьесу мог бы поставить Булгаков»). Сомнения, гложущие Булгакова, остаются, видимо, на этот раз чуждыми его жене, всегда столь чуткой к его настроению.

11 августа она пишет матери: «У меня чудесное состояние, и душевное, и физическое. Наверно, это в связи с работой Мишиной. Жизнь у нас заполненная, интересная, чудесная!» Никогда, кажется, ее письма к матери, всегда жизнерадостные и рисующие картину более благополучную, чем реальная, не выражали такого подъема чувств и веры в неминуемость успеха. Еще выразительнее ее письмо этого же дня к сестре: «У меня дрожь нетерпения, ехать хочу безумно, все готово к отъезду и приходится ждать 14-го, а может быть, и дольше».

13 августа. «Укладывались. Звонки по телефону… „Советское искусство“ просит М. А. дать информацию о своей новой пьесе. – „…наша газета так следит за всеми новинками… Комитет так хвалит пьесу…“. Я сказала, что М. А. никакой информации дать не может, пьеса еще не разрешена. – Знаете что, пусть он напишет и даст мне. Будет лежать у меня этот листок. Если разрешение будет – я напечатаю. Если нет – возвращу вам.

Я говорю – это что-то похоже, как писать некролог на тяжко заболевшего человека, но живого.

– Что вы?! Совсем наоборот…

Неужели едем завтра!!

Не верю счастью».

14 августа. «Последняя укладка. В 11 часов машина. И тогда – вагон!»

В. В. Виленкин, которому предстояло выехать вместе