Та планета называлась Старой Землей, местом рождения человечества, столицей его старейшей и крупнейшей звездной нации. Она могла бы сбиться с пути, ее управление могло бы скатиться к коррупции под влиянием закоренелых бюрократов, которые ни перед кем не отчитывались. Но это было олицетворение такой коррупции - и такого величия, - что инфекция, которая привела к этому Великий Альянс, была лишь еще одной интерлюдией, еще одним маленьким пятном на гербе, который показал гораздо больше, чем любое человеческое существо могло бы с гордостью назвать своим наследием.

И она убила гораздо меньше его защитников в форме.

Она подумала об Уинстоне Кингсфорде, о мужестве, которое он проявил - и здравомыслии, - когда она потребовала его капитуляции. По некоторым стандартам, эта капитуляция была актом мятежа, но это также был поступок нравственного человека, который осознал, когда бойня зашла слишком далеко. Когда дело, за которое проливали кровь его мужчины и женщины, стало слишком коррумпированным, чтобы быть достойным их жертвы.

В Гальтоне не было никакого Кингсфорда.

Возможно, где-то в цепочке командования Гальтона мог быть кто-то его уровня, его готовности смотреть правде в глаза, но если бы и был, никто бы никогда об этом не узнал. Что они знали, так это то, что офицеры флота Гальтона позволили губернатору своей системы нарушить условия капитуляции, которые ей были предоставлены. Уничтожить себя и оба своих уцелевших командных форта в ядерной печи вагнеровской мании величия. И начать последнюю атаку - которая, как она, должно быть, знала, не могла увенчаться успехом, это могло быть только последним, посмертным жестом мстительности - который оправдал бы убийство Хонор Александер-Харрингтон каждого живого человека, почти трехсот миллионов человеческих существ, которые обосновались на борту мест обитания, из которых была совершена и пришла эта атака.

Хонор могла почти - почти - понять самоубийство Каролин Адебайо перед лицом разрушения всего, во что она верила, ради чего жила. Но не ракетный удар. Это она могла воспринять как интеллектуальный факт, что-то, что сделала Адебайо, но она никогда по-настоящему этого не поймет. Как мог кто-то, поклявшийся защищать, отказаться от всякой ответственности, которая была на ней?

Но, возможно, это было неизбежно, потому что планета, на которую сейчас смотрела Хонор, была совсем не похожа на Старую Терру. У нее была похожая атмосфера, климат, который человечество сочло подходящим, и на ее поверхности присутствовали населенные города. Но если у Чермака и был герб, то он был темно-черным, не тронутым вспышками величия, которые освещали историю человечества на его родном мире.

И он даже не осознавал этого.

Ее губы сжались, и она почувствовала неодобрение Нимица к ее настроению с того места, где он лежал, растянувшись на одной из мягких скамеек купола. Он не был с ней не согласен, он только не одобрял мрачность ее эмоций. Чувство, что должен был быть способ превратить Чермак во что-то другое, во что-то намного лучшее. Она чувствовала не вину, потому что не приложила руки к созданию Чермака. Нет. То, что она чувствовала, было разочарованием, сожалением... горем. И в отличие от нее, Нимиц не тратил жалости на людей, которые приняли свою собственную внутреннюю тьму.

Прозвучал звонок, и она обернулась, когда в смотровой купол вошла Одри О'Ханрахан. Саймон Хоук и Клиффорд Макгроу последовали за ней, как и Майкл Андерле. За последние пару стандартных месяцев у него и оруженосцев Хонор сложились комфортные рабочие отношения. Она знала, что ее грейсонцам нравился Андерле, и они с Нимицем одобряли защитную способность его мыслесвета в том, что касалось О'Ханрахан. Существовала мощная нить настороженности, когда дело касалось Великого Альянса в целом, и это распространялось на Хонор, но она не завидовала ему за это. Бог свидетель, было достаточно солариан, которые продолжали ненавидеть Великий Альянс и не доверять ему, даже несмотря на то, что их собственные следователи были в процессе раскрытия гор доказательств, которые подтверждали каждое обвинение, выдвинутое союзниками против их собственного правительства. Если уж на то пошло, все еще оставалось много мантикорцев и хевенитов, которые были далеки от того, чтобы простить друг друга, несмотря на все, чего достиг Великий Альянс.

- Доброе утро, Одри, - сказала она, протягивая руку, и О'Ханрахан пожала ее.

- Доброе утро, ваша светлость.

Репортер встала рядом с Хонор и повернулась, чтобы вместе с ней взглянуть на планету, и горечь, гнев и ужас в мысленном сиянии О'Ханрахан превзошли все, что могла почувствовать Хонор.

- Я вернусь на Мантикору через несколько дней, - Хонор сверкнула короткой улыбкой. - Элизабет хочет услышать мой доклад из первых рук, и буду честна: я вернулась на действительную службу только для этого. - Она махнула рукой на планету и орбитальные места обитания. - У меня трое детей и муж, которые ждут меня, и после этого, - ее губы сжались, - они мне действительно нужны.

***

Одри О'Ханрахан кивнула, все еще глядя на планету, которую злой близнец ее Соответствия превратил в извращенное логово тьмы. Тьмы, еще более ужасной, потому что она нашла свое рождение, по крайней мере, в том же самом светлом деле, которому О'Ханрахан посвятила свою жизнь. Это было доказательством того, чем могла бы стать великолепная мечта Леонарда Детвейлера - стала, по крайней мере, здесь, - и это наполнило ее чувством ползущего отвращения, которое даже кто-то, столь одаренный словами, как она, счел бы невозможным выразить.

Она отвела глаза от Чермака и посмотрела на высокую женщину, стоявшую рядом с ней, и чувство тепла разлилось по ней, отодвигая часть этого мрачного гнева и отвращения. Она хорошо узнала герцогиню Харрингтон за последние пару стандартных месяцев, и Харрингтон сдержала свое слово о доступе. О'Ханрахан присутствовала не на одном собрании персонала герцогини, слушала откровенные дискуссии честных и прямолинейных людей, пытающихся справиться с чем-то, выходящим далеко за рамки их собственного понимания, сохраняя при этом собственную порядочность и здравомыслие. И попутно она обнаружила, что все хорошее, что она когда-либо слышала о Хонор Александер-Харрингтон, было правдой.

Она могла вспомнить только одного или двух других людей из огромного числа известных общественных деятелей, которых она встречала, о которых она могла бы сказать это. В случае Харрингтон она не могла себе представить, чтобы не сказать этого. Она знала - она просмотрела запись обмена репликами между Харрингтоном и Адебайо, сообщение, переданное Харрингтоном после последней ракетной атаки, - что Большой флот был бы полностью оправдан по законам войны и Эриданскому эдикту,