– Ага. Только ваша Вика теперь в другом месте живет.

– Как она?

– Нормально. В губу кольцо вставила.

– Как маленькая. Ладно, пошли в редакцию! – Он сделал шаг к лестнице и почувствовал сумрак.

– Вам нехорошо? – участливо спросил водитель.

– Да, что-то вот не пойму, аритмия, что ли…

– За грудиной не болит?

– Нет.

– Скорее всего, экстрасистолия. – Коля разбирался в медицине. – Погода! У меня теща третий день в лежку.

Пока Скорятин тяжело поднимался по ступеням, шофер набрал на замке код, дождался шефа и, уважительно пропустив вперед, посоветовал:

– Вам лучше бы полежать!

«Это точно!» – подумал он и вообразил разбросанную по полу мягкую рухлядь и перламутровые женские ноги, скрещенные на смуглой спине содрогающегося индуса.

Рубин. Гранат. Кагор…

Жени на посту не оказалось. На столе лежала раскрытая «Энциклопедия успеха», раскрытая на статье «Гороскоп и карьера». Сведения, необходимые для достижения жизненного триумфа, были почему-то набраны таким крупным шрифтом, точно об успехе тоскуют исключительно полуслепые граждане.

«Абзац котенку!» – мстительно подумал главный редактор и двинулся дальше по коридору.

Дверь отдела искусства была открыта. Телицына одна-одинешенька, без Дормидошина, сидела, пригорюнившись, среди бумажного хаоса.

– Нашли? – спросил прерывисто босс.

– Нет еще…

– Заявление на стол!

– Геннадий Павлович…

– Хватит! Не богадельня!

«А вот интересно: с ним, этим Маугли, она тоже всхрапывает? Или нет?»

Много лет назад он так же мучился, гадая, какова Марина с Исидором. Что происходит с дамой, если она переходит к другому? На что это похоже? Что-то вроде твоей рубашки, прилегающей теперь к новому мужскому телу? Или все сложней: женщина скорее напоминает распластанную рыбу, меняющую цвет в зависимости от дна, к которому приникла?

– Уже вернулись? – удивилась Оля.

– Совещание отменили. Вот, купил зачем-то…

– А-а… Вас Оковитый разыскивал, спрашивал, почему мобильный не берете.

– Странно… – Он обхлопал карманы и не обнаружил телефона.

Трубка лежала на столе, в бумагах, но прежде чем соединиться, Гена взял за рыжий нос снеговичка, открыл створку окна, почувствовал холодный удар в лицо и вышвырнул Алисин подарок в падающий снег.

– Ну?! – спросил Скорятин, услышав в телефон голос друга.

– Баранки гну! Отбился наш иллюзионист. Ничего больше в этой жизни не понимаю. Он теперь еще и прессу курировать будет.

– Понятно. Спасибо.

– Не за что! Марине привет!

– Передам. И ты тоже… – начал было Гена и запнулся, вспомнив, что жена Оковитого год назад ни с того ни с сего выпрыгнула из окна. – И ты тоже… будь здоров!

Воротившись из Тихославля, Скорятин с вокзала позвонил жене и предупредил, что скоро будет. Мстить Марине расхотелось – Гена просто ее разлюбил. Любовь кончилась внезапно, как бензин в баке «жигуленка». А от безразличной женщины незачем сбегать. От таких уходят тихо, спокойно, по плану отступая на заранее подготовленный плацдарм, иногда ведут долгие арьергардные бои, доругиваясь, язвя прощальными упреками, признаваясь в былых и небывалых изменах, деля детей и совместно нажитое имущество. Но Скорятин ругаться и делиться не хотел, он решил не торопясь подыскать жилье поближе к работе и лишь тогда покинуть обильный кибуц Ласских.

Однажды, перед свадьбой, они, оставшись одни в квартире, отдыхали в Марининой постели после добрачных, но уже вседозволенных ласк. Невеста вдруг встала, сделала таинственное лицо и принесла из родительской спальни шкатулку, окаймленную серебряным узорочьем. Под крышкой оказались сокровища. Полный невежда в ювелирном антиквариате, Гена все же понял: перед ним богатства несметные. Он разглядывал цепочки и бусы, спутавшиеся, словно золотые и жемчужные змеи, перебирал камеи с античными профилями, витые браслеты, перстни с самоцветами, раскрывавшиеся кулоны со старорежимными портретиками внутри. Ласская подцепила ажурное колечко с небольшим камешком, похожим на мелко ограненный хрусталь, и поднесла к пыльной солнечной полосе, пробившейся меж задернутых оконных портьер. «Хрусталь» вдруг вспыхнул, разметав игольчатые лучи всех цветов молодой радуги.

– Бриллиант? – догадался жених.

– Да! – подтвердила Марина с благоговением. – Полтора карата! Чистейшей воды! Почти без вкраплений. Если по шкале Розенблюма: три-два-три.

– Что?

– Не важно.

– Наследство?

– Ну да…

– Дедушкино?

– Не смеши! Дед – ученый. От его брата остались.

– Ювелиром был?

– Нет, фининспектором. Нравится? – Марина отстранила руку, любуясь игрой граней.

– Может, лучше вот этот? – Гена показал на большой красный камень.

– Вот когда сорок лет вместе проживем, тогда, на рубиновую свадьбу…

– Мы сто лет проживем! – зашептал он и обнял, загораясь, невесту.

Но вот странно: привычно сплетаясь с ней, жених вдруг вспомнил, как мать в минуты нечастых ссор с отцом, исчерпав упреки, свинчивала с пальца бирюзовый перстенек, подаренный мужем к десятилетию свадьбы, клала осторожно на край стола и говорила, потупившись: «Все, Паша, собирай вещи!» Потом, конечно, мирились. Гена навсегда запомнил тот сладкий предсвадебный день, потому что впервые вместе со счастливым изнеможением ощутил какую-то неприязнь к Марине, точнее, ко всем Ласским сразу. Классовую, что ли?

Приехав с вокзала, Скорятин хотел одного – рухнуть и доспать. В теле были дорожная ломота и несвежесть, какую всегда чувствуешь после ночи, проведенной на узкой полке под серой влажной простыней. Да и попутчик попался неудачный: выпив, храпел так, что дребезжали ложечки в стаканах. В прежние времена, примчавшись из командировки, он сразу же нырял под одеяло, к жене, вдыхал ее невероятный запах, шарил жадной рукой, проверяя совокупность выпуклостей, а Марина, не открывая глаз, умоляла хриплым голосом:

– Генук! Не буди, убью! В пять часов утра с родедормом уснула…

В то утро она встретила его в прихожей. Лицо светилось свежим, чуть торопливым макияжем. На ней был длинный шелковый халат, привезенный тестем из Китая: по черному шелку рябили чешуйчатые кольца дракона, косоглазый Горыныч словно обвивал тело жены, поместив добродушную усатую морду прямо на обильную грудь.

– Я тебе завтрак приготовила! – сказала Марина, оправляя соломенный локон.

Ласская знала, что, сделав новую прическу, тем более перекрасив волосы, она на некоторое время становилась для мужа как бы свежей женщиной повышенного спроса.