дымного полусумрака выступили, резко обозначились рыжие, русые бороды, пестрые физиономии, непреклонные лбы, упрямые подбородки.

— Власть-то мы захватили, а вот как удержать ее? Как не выпускать вожжей из собственных рук? — спрашивал Алексей Южаков и отвечал на свой же вопрос: — Колчаковских главарей и местных богатеев судить по закону военного времени, но за Кухтуем, в поселении Булгино, укрылись банды Елагина. Их много, они хорошо вооружены, драться будут, как волки...

— И на матерого волка есть собачьи клыки,— обронил Ин-дирский.

-— Вчера на митинге мы объявили о восстановлении власти Советов по всему Побережью, но Советы на просторах Севера пока что радужная фикция. У нас нет армии, чтобы незыблемо

утвердить свой авторитет и свои идеи. Нет и опытных командиров для отпора японским интервентам, что могут появиться здесь. Поэтому необходимо покончить с бандитами в Булгине, а если явятся интервенты — начать дипломатическую игру. Остается ждать, когда большевики освободят от белых все Приморье, но в Охотске всякое сопротивление должно быть раздавлено,— заключил Южаков, и в лице его появилось напряженное ожидание то ли новых непредвиденных опасностей, то ли тревожного торжества. Он предоставил слово Индирскому, тот выбил из трубки пепел на пол и строго спросил:

— Ревком дает мне чрезвычайные полномочия для расправы с врагами?

— Для борьбы, а не для расправы,— поправил Южаков.

— Теперь один закон: всех, кто против нас, именем революции— к стенке,—ответил Индирский.

— А я вот приказываю освободить из-под стражи Донауро-6а, девушку эту Феону и Дугласа Блейда, американца,— распорядился Южаков.

— Ежели их на свободу, то кого под замок?

— Нет нужды наживать неприятности с Америкой из-за какого-то Блейда, а Донауров и девушка тебе только мерещатся врагами.

Индирский долго в упор рассматривал американца, потом сказал:

— Вы свободны, мпстер Блейд.

— О’кэй! — вежливо, но холодно поклонился Блейд.— Я умею быть благодарным.

— Большевики не нуждаются в признательности капиталистов,— ответил Индирский.

Он называл себя анархистом, стоящим на платформе коммунистов, хотя о коммунистической платформе не имел никакого представления. Отпустив американца, он вызвал Феону и спросил, разглядывая ее маслеными глазами:

— Дочь местного попа?

— Мой отец — священнослужитель.

— Что в лоб, что по лбу! Русские попы и мусульманские мулы яро поддерживали кровавого диктатора Колчака.

— А какой диктатор не кровавый? — отрезала Феона.

— Ну мы к этому еще вернемся. Можете идти домой.

После ухода Феоны он поцокал языком: девка прямо-таки рахат-лукум...

Когда охранник ввел Донаурова, Индирский что-то читал, не обращая внимания на арестованного, потом вскинул голову, пробарабанил пальцами по столу.

— Куда вы запрятали золото Горной артели? — строго спро-

20

сил он.— Мы взяли только ваше, а где артельное? Сорок фунтов. Где?

— Эти сорок фунтов и есть золото Горной артели. Мне его передал на хранение Алексей Южаков, — как можно спокойнее ответил Андрей.

— О том, что передано вам на хранение, я знаю. Только неведомо, куда вы золото спрятали. Наш разговор будет коротким: не вернете золото — шлепнем, — пригрозил Индирский и вышел из-за стола. — Кто там подслушивает? — Ударом ноги распахнул дверь.

На пороге стоял Южаков.

— Не подслушиваю, а случайно услышал. Это кого же ты шлепнешь, не интересуясь ни именем, ни фамилией? Донауро-ва, что ли? Смотри, Индирский, не позволяй себе лишнего, а то засвистишь и заквакаешь! У Донаурова было наше золото, он и привез его в полной сохранности, а мы вместо спасиба его же под замок? — Южаков повернулся к Донаурову: — Не сердись, землячок, что пришлось посадить в каталажку.

— Преподлая вещь — политика. Мудрости никакой, зато пропасть предательства,— авторитетно изрек Индирский.

— Это когда политику творят авантюристы,— раздраженно заметил Донауров. — Сейчас военные ветры выбрасывают на политическую сцену спекулянтов, наживающихся на страданиях народных...

Довольно рассусоливать, давайте чай пить, — вошедший Илья Петрович поставил на стол чайник.

— К чему чай, коли есть спирт? Вот всем по рюмочке. — Индирский выволок из кармана дохи запотевшую бутылку,— Остатки прежней роскоши, конфискованные у миллионера Тюм-тюмова, — расхохотался он.

— С чего веселишься? — спросил Щербинин.

— Вспомнил Феону, — Индирский повел лиловым взглядом по Донаурову. — Хотя бабе ум ненадобен, но Феона неглупа, убедился, когда освобождал из каталажки. Я ей толкую: Колчак был кровавым диктатором России, а она в ответ такое с усмешечкой резанула, что я и рот раскрыл.

— Кто прошлое вспомнит — тому глаз вон! — кисло усмехнулся Донауров. — А вот Феону забирать совсем не стоило бы.

— При классовых схватках о мушкетерской галантности не думают. Женщины иногда опаснее мужчин, не все конечно, Феона не из их числа, при случае извинюсь перед ней,— сказал Южаков.

Индирский любил женщин, пил вино, предавался пороку, жаркое солнце горело в его крови.

Чтобы весело жить, необходимы деньги. Индирский ловчил, хитрил, обманывал, как умел, изворачивался, как мог. В поисках

приключений он сошелся с аферистами: они совершили несколько краж и ограблений и в конце, концов попались. Ин-дирского осудили на три года каторги. После отбытия наказания он был сослан в Восточную Сибирь на поселение. Местом поселения оказался таежный поселок Баяндай, в котором жила колония политических ссыльных: эсеры, большевики, анархисты. Кто-то подсунул Индирскому книжицу Макиавелли «О государе». Из всех мыслей средневекового философа в ум его запала одна — «цель оправдывает средства». Эта простая, но опасная мысль стала его девизом.

После Февральской революции Индирский решил вернуться в Россию, но добрался только до Тюмени. Там встретился он с особоуполномоченным ВЦИК Яковлевым-Мячиным, которому было поручено перевезти царское семейство из Тобольска в Екатеринбург. На самом же деле Яковлев-Мячин замышлял тайно перебросить царя на Дальний Восток. В кружок заговорщиков Яковлева-Мячина вступил и Индирский, но после неудачи бежал в Иркутск.

Город золотых миражей жил буйно и весело: в ночных клубах звенело золото, лилось шампанское, звучали фривольные песенки, продавались и покупались золотые прииски, красивые женщины, земельные угодья. Индирский привлекал женское внимание той своеобразной красотой, когда широкие