В наступившей тишине было почти слышно, как в ней клокочет ненависть. Эштон перевела взгляд на каркас нового дома:

– Мы с Уиллардом как раз хотели приобрести зимний дом где-нибудь в таком месте, где зимы не такие суровые, как в Чикаго. Полагаю, это место подойдет идеально.

Уилла бессознательно впилась ногтями в руку Чарльза. Она не знала всех обстоятельств этой вражды, но чувствовала ее губительную силу. От подножия склона, ведущего к берегу Эшли, послышался какой-то шум. Это малыш Гус бегал за стайкой гусей, принадлежавших жене кого-то из негров.

Мадлен протяжно вздохнула:

– Эштон, у меня нет другого дома, кроме этого. Я прошу тебя…

– Просишь? Как мило! И как необычно. Должно быть, для тебя это совершенно новый жизненный опыт.

Лицо Мадлен внезапно вспыхнуло от гнева.

– Ты не знаешь, во что ввязываешься, покупая эту плантацию. Монт-Роял давно не похож на то сонное, безопасное имение, где ты когда-то жила. Это сложный бизнес. Часть жесткого и такого же сложного мира. Мы выращиваем риса не больше, чем нужно нам самим. Мы полностью зависим от лесопилки и от разработки фосфатных полей. Здесь живут почти сорок человек. Бывшие рабы, с семьями. Они работают, чтобы содержать дом и обучать детей. Ты не захочешь взять на себя ответственность за них…

– Мадлен, дорогуша! Я уже купила Монт-Роял. Так что все эти разговоры совершенно ни к чему.

– Нет. Ты приняла на себя ответственность за этих людей.

– За кучку ниггеров? Да мне плевать на них! – Эштон передернула плечами. – Просто черные республиканцы вскружили им голову, вот они и захотели иметь то, что им иметь совсем не положено. Мой бедный первый муж Джеймс был недалекого ума, но о черномазых всегда судил правильно – никчемный народ. Никакого особого отношения от меня они не дождутся. Будут работать весь день за чашку воды и кусок хлеба или пусть убираются отсюда вместе со своим барахлом и своими выкормышами.

– Эштон… прошу тебя! Прояви хоть каплю человечности!

– Человечности? – взвизгнула Эштон, больше не улыбаясь. – Боюсь, не получится. Вся моя человечность улетучилась в тот день, когда твой проклятый муж выгнал меня из моего родного дома! Я поклялась, что вернусь обратно, и я вернулась! А теперь вы все отсюда уберетесь… и скатертью дорога!

Снова наступило молчание. Мадлен смотрела на Чарльза, который держал в руках ордер на выселение, изучая подписи и печати. Все было в порядке.

– Здесь нет даты, – сказал он. – Сколько у нас времени?

Эштон прищурила глаза и нежно промурлыкала:

– Что ж, давайте подумаем. Я хочу вступить во владение до того, как вернусь в Чикаго, а собираюсь я туда уже скоро. Мой муж Уиллард – человек уже немолодой, видите ли, и рассчитывает на мою помощь. Но мне не хочется быть немилосердной. Я всегда считала себя очень чувствительной христианкой. Сегодня у нас… – Она вздохнула. – Мистер Херрингтон?

– Пятница, миссис Фенуэй. С самого утра. Да, мэм.

– Тогда как насчет следующей пятницы, в этот же час? Я рассчитываю, что ты и все твои… э-э… жильцы уложитесь и будете готовы к отъезду к тому времени. Если, конечно, ты не предпочтешь остаться и работать на меня, как все другие ниггеры.

Мадлен резко вскинула голову. Чарльз шагнул вперед, чтобы удержать ее. Безупречная улыбка Эштон снова поразила его. Он спрашивал себя, почему дьявол не ставит отметок на некоторых своих лучших учениках.

– До пятницы! – окончательно решила Эштон.

Возвращаясь к коляске, она заметила Гуса, который прибежал на лужайку, заинтересовавшись гостями. Мальчик стоял рядом с большим дубом, и в густой тени дерева его шрам казался еще темнее.

– Надо же, какой уродливый ребенок! Твой, кузен Чарльз?

Ответа она ждать не стала.

Мадлен смотрела на недостроенный дом. В ее глазах блестели слезы отчаяния.

– Орри, мне так жаль… Мне так жаль, что я все погубила!

Она стояла так довольно долго, погрузившись в свою боль и самобичевание. Чарльз окликнул ее. Она как будто не слышала. Он позвал еще раз. И снова не получил ответа. Тогда он повысил голос, чтобы наконец вывести ее из состояния отрешенности.

Его предложение она встретила настороженно.

– Мы ведь даже не знаем, где он. Да и как он может помочь? Документы выглядят вполне законными. Продажу не отменить.

– Мадлен, – резко произнес Чарльз, – мне кажется, ты не понимаешь! Тебя выгонят отсюда через неделю. Сколько денег на твоем банковском счету?

– Всего несколько долларов. Мне пришлось заплатить строителям и архитектору за весь месяц. На это ушла почти вся моя прибыль…

– И другой не будет, когда Эштон завладеет плантацией, – перебил ее Чарльз. – Я собираюсь послать телеграмму. Попросить для тебя убежища на то время, пока ты не оправишься от этого потрясения. Мне самому нечего тебе предложить. Дом Купера для тебя закрыт…

– Боже, ты думаешь, я стала бы просить его хоть о чем-то после того, что он с нами сделал?

– Конечно, конечно. Я просто хотел сказать, что сейчас именно такой момент, когда тебе больше не к кому обратиться, кроме как к друзьям.

– Чарльз, я не стану просить подаяния.

– Именно это мы и должны сделать. И у меня такое чувство, что, если бы ты сделала это еще давным-давно, все могло сложиться иначе. Теперь другого выхода просто нет.

Мадлен считала предложение Чарльза слишком унизительным, но была настолько раздавлена горем, что больше спорить не стала. Спустя час Чарльз уже ускакал на муле, оставив за собой шлейф пыли. В карманах его старых штанов лежали деньги и листок с текстом телеграммы, адресованной Джорджу Хазарду в Лихай-Стейшн, Пенсильвания.

А потом настал день, когда все вдруг изменилось. Он понял это в ту же секунду, как проснулся.

Нет, огромная спальня не изменилась. Нимфы и херувимы все так же парили на потолке. Вилла тоже была прежней, как и утренние ароматы горячего кофе, бриошей, испеченных перед рассветом, и свежесрезанных цветов в вазах. Изменился сам Джордж. Хотя он не почувствовал себя лучше. Физически все было как обычно – та же утренняя тошнота от красного вина, которое он так любил и позволял себе, несмотря на проблемы со здоровьем. Нет, изменения были более тонкими, почти неуловимыми и все же вполне реальными. Он чувствовал себя исцелившимся.

Лежа в постели, он вдруг вспомнил те тревожные предвоенные месяцы, когда обстановка все больше и больше нагнеталась и казалось, что время течет невыносимо медленно. Он тогда сломал зуб в нижней челюсти, который позже удалил, но до этого обломок постоянно царапал язык. Не касаться зуба он не мог, поэтому язык все время болел и иногда кровоточил. Констанция снова и снова требовала, чтобы он пошел к дантисту и выдернул этот обломок, но он был занят или просто упрям и все не шел. Язык продолжал болеть и на Четвертое июля, и на Рождество. И вот тогда отвращение в нем взяло верх над привычкой. Он всячески старался не касаться языком обломанного зуба, а на первой неделе нового года пошел к врачу. А потом в одно зимнее утро, примерно в то время, когда Линкольн пытался наладить снабжение осажденного форта Самтер, где тогда находился Билли вместе с маленьким инженерным гарнизоном Боба Андерсона, он проснулся и понял, что все изменилось. Зажившая опухоль на месте удаленного зуба осталась, но боли больше не было.