От «народного царя» Бориса — ответственность высшего руководителя за сытость народа и принцип прямой связи с этим самым народом. От «царя-кукушонка» Фердинанда — умение использовать слабости приближенных в своих интересах и понимание необходимости тасовать кадры чем чаще, тем лучше. От «черного профессора» Цанкова — идею единой партии как системы управления, вбирающей в себя всех, кто способен управлять. От Стефана Стамболова — использование спецслужб как орудия устрашения всех, кто не согласен, с холодным презрением к закону. От Кимона Георгиева — теорию «героя и толпы», причем в понятие «толпа» включались и партия, и приближенные. От Андрея Ляпчева с его «с царем, Церковью и Англией не ссорюсь никогда» — понимание того факта, что маленькой Болгарии нужно найти патрона и служить ему верой и правдой, не виляя, но очень задорого. А от проф. Данева и тов. Димитрова — уверенность в том, что по пути только с Москвой, потому что Запад так или иначе кинет.

При этом — к слову о социализме — генсек никогда, до старости, не прятал голову в песок, если возникали сложности. Сам называл вслух проблемы и другим не запрещал, — если, конечно, речь не шла о покушении на устои. Твердо стоял на том, что «нельзя обижать простых людей. Народ вправе требовать от власти гарантий защиты того, что ему положено получать, и бороться с тем, что мешает людям верить нам, нужно не заклинаниями, а реальным делом».

В какой-то момент такая позиция вылилась в заключение своего рода общественного договора — негласного, конечно, но очень четкого: «верхи» обеспечивают «низам» максимум обычных человеческих радостей и сквозь пальцы смотрят на простительные грешки, вплоть до легкого несогласия с властями, а «низы» не вмешиваются в серьезные дела «верхов» и не мешают им жить. Партия священна, а Лидер свят, в этом сомневаться нельзя, как и в том, что СССР — «старший брат», а Россия с Болгарией — «родные сестры», в любой ситуации рядом. Это подкреплялось предельно четко ориентированным на такой подход воспитанием масс и молодежи, но при этом в каких-то аспектах — всё же до определенных границ.

Скажем, когда тов. Хрущев, желая сделать приятное тов. Тито, возрождение дружбы с которым считал личным успехом, предложил тов. Живкову вернуться к вопросу о македонизации, тот, не предупредив Москву, провел в Пиринском крае референдум, где 97 процентов населения назвали себя болгарами, и вопрос был снят. Кроме того, в эпоху «живковизма» София играла в какие-то странные, но, видимо, взаимовыгодные игры с «римлянином» Ванче Михайловым.

И вот что интересно. Дважды за время своей длиннющей каденции Тато предлагал Москве принять Болгарию в состав Союза нерушимого в качестве шестнадцатой республики. Это задокументировано, сам он этого никогда не скрывал, и сие предложение самые разные критики единодушно ставят тов. Живкову как лыко в строку, преподнося как «ярчайший пример чудовищного предательства национальных интересов», да еще «втайне, за спиной народа». Так это или не так, оценим позже, но не рассказать подробно нельзя, ибо пример и в самом деле очень ярок...

ВОЗЬМИ МЕНЯ!

В первый раз предложение прозвучало в ноябре 1963 года, во время визита тов. Живкова в Москву. И не с бухты-барахты: на руках у Тато было официальное письмо в ЦК КПСС по итогам пленума 4 ноября, на котором руководство БКП в полном составе — 168 человек — проголосовало «за». Причем — с обоснованиями, тон которым задал тов. Димов, один из самых уважаемых ветеранов Сопротивления. «Георгий Димитров признавался мне, что его идеал — чтобы Болгария стала членом семьи великого Советского Союза, — заявил он. — Предложением Политбюро [...] мы фактически начинаем осуществлять эту его мечту».

В том же духе высказывались и прочие. «Нет смысла проводить референдум, надо провести такую кампанию, чтобы среди народных масс не было никакого колебания», — сказал в своем слове Тодор Павлов, академик и герой. «Наши коммунисты не были воспитаны иначе, кроме как считать Советский Союз нашим Отечеством, нашим завоеванием», — провозгласил с трибуны Димо Димчев, еще один ветеран. «Не одной, не двумя, а пятью руками, если бы мог, я поддержал бы предложение как можно быстрее влиться в эту великую семью», — вторил ему Раденко Видинский, геройский партизан.

И так далее. Причем, безусловно, каждое выступление — от души и вовсе не «под давлением». Просто, в отличие от других «братских стран», где тамошние товарищи, «красную идею» разделяя (первое поколение же), к России, то есть СССР, относились либо прохладно, как в Венгрии, либо враждебно, как в Польше, болгарские коммунисты со времен «Дядо» Благоева воспитывались в предельно русофильских настроениях.

Тем не менее Никита Сергеевич отказал. С добрыми шуточками, мягкими прибауточками и очень честным: «Дело не в болгарском народе, а во внешней политике». Более чем логично, и нам даже известны детали.

«Мы обстоятельно говорили относительно сближения, — указано в стенограмме заседания от 10 сентября 1964 года, где тов. Хрущев пересказывал коллегам беседу с Антонином Новотным, президентом Чехословакии. — Он говорит: "Шестнадцатая республика". Я ему сказал, что этот разговор был у нас с Живковым и они очень настаивали. Но сейчас, в свете разлада в социалистическом лагере, этот шаг не способствовал бы укреплению. Он несколько раз возвращался к вопросу. Всё же, может быть, конфедерация? Я ему не дал согласия, сказал: "Хорошо, подумаю, хотя некогда будет". И по другим вопросам тоже подумаем. Вот если приедет с решением пленума, как болгары, тогда и поговорим, как с болгарами».

Вот эти три нюанса — про «дело во внешней политике», «другие вопросы» и «тогда и поговорим, как с болгарами» — прошу запомнить. К ним еще вернемся. А пока просто отметим, что вскоре тов. Хрущеву, по известным причинам, в самом деле «стало некогда», и новый подход на тему «Навеки вместе!» тов. Живков сделал уже к Леониду Ильичу, 10 лет спустя.

Для начала, в августе 1973 года, он навестил советского генсека, с которым они уже давно нашли общий язык, в Крыму. Тато заинтриговал высокого друга, сообщив: «Для меня ясно и другого не существует: в будущем мы просто войдем в СССР как одна из ваших республик», в ответ на все расспросы не сказав ничего, кроме таинственного: «Вот приедете к нам — всё-всё расскажем», — и открыл карты лишь месяц спустя, когда тов. Брежнев прибыл в Софию.

И... Опять официальное письмо по итогам пленума с просьбой «принять Болгарию шестнадцатой республикой в Советский Союз», причем теперь уже с конкретной программой слияния под названием