мне пришлось выдержать упорный бой. Комбинируя конные атаки с действием спешенных частей и используя меткость нашего артиллерийского огня, моя дивизия при содействии 1-й Кубанской дивизии овладела 15 января Моздоком, захватив несколько батарей и тысячи пленных.

От Моздока, в котором я не останавливался вовсе, мы продолжали наше преследование, мало заботясь уже о подсчете пленных и трофеев, которые были неисчислимы. Орудия красные бросали целыми батареями. Железнодорожные составы, переполненные всяким ценным имуществом, поневоле оставлялись на разграбление местным населением за полным отсутствием возможности привлечь к охране его и без того наши тощие части. К тому же надо было безостановочно преследовать красных, чтобы не дать им возможности добраться до Каспийского моря. Помнится, в бою под Калиновкой моя дивизия захватила восемь броневых поездов, а по пути нашего следования мы насчитали до полутораста брошенных орудий, сотни пулеметов и бесконечное число походных кухонь. Число пленных достигало 20–30 тысяч. После станицы Мекенской наша дивизия двигалась уже без сопротивления со стороны красных. По пути поднимались терские казаки, собирались сходы, выбирались атаманы станиц, которые предлагали немедленно же выставить казаков на усиление моей дивизии. Я им заявлял, что необходимо выждать распоряжение войскового штаба из Владикавказа, к которому к тому времени подходили части генерала Шкуро. Красная армия Северного Кавказа в составе до 150–200 тысяч бойцов, за исключением ее частей, оставшихся еще в долине реки Сунжи и в Чечне, прекратила свое существование, но новый враг стал опустошать наши ряды.

При вступлении в районы, занимавшиеся тылами Красной армии, мы получили от них сыпнотифозную эпидемию. Она начала косить наши ряды настолько, что наши конные полки, обыкновенно страдавшие недостатком конского состава, терявшие его во время тяжелых переходов или от огня, имели теперь большое количество заводных лошадей, выбывших из строя по болезни казаков. Наряды для их сопровождения ослабляли число наших шашек.

У станицы Червленной обе дивизии нашего корпуса сблизились. Генерал Покровский послал 1-ю Кубанскую дивизию на Кизляр, а я следовал за ней. В это время прибыл к нам генерал Врангель. Приехал он на автомобиле, так как железная дорога еще не действовала. Считая совершенно достаточным для преследования большевиков к морю одной дивизии, он свернул мою дивизию к Грозному, к которому подходили части красных, теснимые со стороны Владикавказа. Вместе с тем, ввиду особой задачи, возлагавшейся на мою дивизию, он подчинил ее в оперативном отношении непосредственно себе.

Взятие нами Грозного становилось крайне важным. Во-первых, были получены сведения, что на Грозный двигаются, якобы под командою английских офицеров, какие-то дагестанские формирования, и, во-вторых, туда же направились красные части, опрокинутые нами в районе Владикавказа.

Сосредоточив дивизию у станицы Червленной, я выступил на Грозный. По пути были два селения: чеченский аул и казачья станица, — оба были разрушены, не осталось камня на камне. Вообще, во всем районе между Тереком и Сунжей, где терские станицы вклинялись в чеченские аулы, они были совершенно уничтожены. В ответ на это терские казаки уничтожали чеченские селения, окруженные станицами. Ни одного жителя в этих прежде населенных пунктах не осталось. Одни были убиты, другие бежали и укрылись у соседей. Между чеченцами и казаками, казалось, возобновилась борьба времен покорения Кавказа. Чеченцы то соединялись с большевиками, чтобы вместе с ними нападать на казаков, то действовали против красных, но избегали сотрудничества с казаками.

К вечеру я подошел к Грозному. Высланная разведка донесла о значительных силах, занимающих город. Перебежчики, кроме того, говорили, что кругом Грозного большевики установили на изоляторах провод, через который пущен ток высокого напряжения, и малейшее прикосновение к проводу причиняло неминуемую смерть. На следующий день утром я повел наступление, охватывая город с двух сторон. К сожалению, я не имел возможности применить здесь силу наших конных атак, так как красные не выходили в поле из-за того же пресловутого провода с электрическим током. Однако он не оказал красным никакого содействия. Проволока эта, разбитая в некоторых местах нашими снарядами, перестала быть препятствием, и мои полки скоро ворвались в город. Часть красных отошла за Сунжу, другая же отступила на запад долиной Сунжи навстречу большевикам, отходившим из Владикавказа.

Грозный был единственным промышленным центром Терской области. Будучи раньше лишь сильным опорным пунктом в нашей борьбе при покорении Чечни и Дагестана, он стал сравнительно большим городом с начала разработки вблизи него нефтяных промыслов. Уже с подходом к Грозному мы видели за ним на высотах громадное пламя и высокое облако черного дыма. Это горела часть нефтяных промыслов. По неосторожности ли, или здесь был умысел, но еще за несколько месяцев до нашего прихода начались эти пожары. Попытка большевиков потушить пожар не удалась. Огонь от горевших газов и разливающейся нефти достигал такой силы, что в Грозном ночью было совсем светло. Огонь то увеличивался, то уменьшался, но сила его всегда оставалась достаточной для яркого освещения большой площади около промыслов.

Среди населения города были представители промышленников, банкиров, чиновников старой администрации, купечества и рабочих. При большевиках население пострадало мало и зверств почти не было. В местной тюрьме мы нашли лишь небольшое число политических заключенных. Вступив в город, я назначил коменданта и просил Врангеля скорее прислать административный аппарат. Кроме коменданта, никаких других административных должностей я не создавал, было не до того, — надо было немедленно выступить долиной Сунжи на запад, чтобы встретить красных, вышедших из Владикавказа.

В Грозном же я получил сообщение о болезни Врангеля. Еще при последнем с ним свидании он мне жаловался на нездоровье, на сильную головную боль, но все же еще держался крепко. Сила воли проявлялась в нем в желании в ответственное время операций побороть болезнь. Но зимний наш бич, сыпной тиф, свалил и его. Он слег и примерно на месяц выбыл из строя.

Еще до занятия Грозного мой начальник штаба, капитан Петров, заболел сыпным тифом, и я остался, по существу, без штаба. Наконец, ко мне в Грозный прибыл Генерального штаба полковник Георгиевич{328}, который и вступил в исполнение должности начальника штаба. Георгиевич был прекрасным помощником; не молодой уже, он был общителен, всегда в прекрасном веселом настроении и в то же время необычайно трудоспособный и храбрый офицер. Он быстро организовал штабную работу, что много облегчило мою прямую обязанность начальника дивизии. Мы с ним очень подружились, и с тех пор его служба неизменно соприкасалась в том или ином