Шолохов присвистнул: ты смотри-ка – только оперились, а уже советы дают. И комического им не надо, и эротического не стоит, и по полплошки они не едят. В прошлый раз Полонский не смог опубликовать «Поднятую целину» без купюр, уехал в командировку, по дороге простыл и умер. Лучше бы Твардовский об этом вспоминал почаще.

Позволить так с собой обращаться Шолохов не мог.

Настроение ему подпортили изрядно. Сталина ни комические, ни эротические ситуации в «Они сражались за Родину» не возмущали. Всё шло в печать – и в «Правду», и куда угодно.

Шолохов тут же заявил о выходе из редколлегии «Нового мира». Отдал эти главы в журнал «Огонёк». Когда-то он опубликовал там «Донские рассказы», теперь возвращался к началам. В апреле публикация первых глав второй книги состоялась.

* * *

Вслед за фрагментами «Поднятой целины» в майском номере журнала «Знамя» за 1954 год вышла повесть Эренбурга под знаковым названием «Оттепель».

В том, что Шолохов и Эренбург с новыми своими вещами выступили одновременно, была своя ненавязчивая рифма. Иным теперь могло показаться, что Шолохов откуда-то из прошлого: со своими колхозами, нагульновыми и давыдовыми – а на дворе-то, гляньте: капель.

В двух номерах «Литературной газеты», за 17 и 20 июля 1954 года, Константин Симонов опубликовал статью «Новая повесть Ильи Эренбурга», где подробно разбирал эту формально «производственную» и незамысловатую вещь, главной потаённой мыслью которой был пересмотр прежних методов государственного управления. Он сочувственно писал: «Создавая отрицательный образ Журавлёва, оказавшегося на посту директора завода, Эренбург законно спрашивает: да может ли руководить людьми человек, не любящий их, человек, кощунственно прикрывающий нежелание заботиться о людях якобы государственными интересами, то есть начисто не понимающий этих государственных интересов? И отвечает: нет, не может!»

Шолохову повесть Эренбурга не понравилась. И защитники этой повести ему тоже не нравились. Выступая в сентябре 1954 года на съезде казахских писателей, Шолохов не преминет вставить очередную шпильку Симонову: «В качестве примера недобросовестной критики можно привести статью Симонова о повести Ильи Эренбурга “Оттепель”. Автор её затушёвывает недостатки повести вместо того, чтобы сказать о них прямо и резко. Нет, не интересами литературы руководствовался Симонов, когда писал свою статью».

Иными словами: напрасно ты, Костя, идёшь у этих на поводу – они тебе спасибо не скажут.

Повторное столкновение Шолохова и Симонова происходило на фоне других, не менее показательных событий. В конце октября «Литературная газета» опубликовала открытое письмо «Товарищам по работе» с предложением децентрализовать управление Союза писателей. Подписали: Каверин, Казакевич, Маршак и др.

Всё явственнее выходило наружу то самое, втайне сложившееся противостояние, что вскоре разделит русскую советскую литературу на два лагеря: консервативный и либеральный.

Симонов шолоховский выпад запомнил и вскоре ответил, но чужими устами. В числе молодых прозаиков его круга был Василий Ажаев, отсидевший в лагере по 58-й статье. В «Новом мире» Симонов опубликовал его роман «Дальний Восток» (впоследствии роман получит название «Далеко от Москвы»). С подачи Симонова Ажаев стал знаменит.

В номере «Литературной газеты» от 11 ноября вышла его статья «Уважать свой литературный цех», где Ажаев рискнул раскритиковать Шолохова: «В Советской стране человек просто не может, без вреда для себя и для своей квалификации, существовать вне своей профессиональной трудовой среды. Это правило сохраняет свою силу и для писателя, вынужденного по специфике своего труда часто уединяться для работы за письменным столом. Мы убеждены, что, например, ошибкой М. А. Шолохова является его многолетнее подчёркнутое игнорирование своего союза, его повседневной работы. Такая, столь непонятная и странная для крупного писателя позиция прежде всего, мы уверены, не прошла бесследно для него самого. Как бы ни был велик талант писателя, – и ему нужны дружба и умный совет товарищей. За многие годы только два раза мы услышали голос Шолохова по делам литературы: первый раз несколько лет назад, в связи с высосанной из пальца “проблемкой” псевдонимов, и на съезде в Казахстане, где он произнёс трогательную фразу о беркуте, обучающем своих птенцов первому полёту».

Давно так с Шолоховым никто не разговаривал, лет пятнадцать уже.

Оторвался, значит, от коллектива, засиделся в станице, обратился в мракобеса, выдаёт себя за беркута, а казахских коллег считает своими птенцами.

Главредом «Литературной газеты» теперь был Борис Рюриков, сменивший Симонова и запустивший эту публикацию в печать. Шолохов его знал: в послевоенные годы Рюриков был заведующим сектором искусства Отдела пропаганды и агитации ЦК. В 1949-м его вышибли из аппарата «за покровительство антипатриотической группе театральных критиков».

Вот ведь шайка-лейка!

В гости к Шолохову явились в те дни писатели Виталий Закруткин, Анатолий Калинин и Михаил Соколов: все донцы.

– Михаил Александрович, ты как хочешь, но попустительствовать такому нельзя, – объявили. – Мы ответим.

Шолохов весело крутил головой: ох, Костя, ох, Симонов! Ох, Рюриков, ох, Борька!

В «Литературную газету» позвонили из ЦК: у вас там была статья, касавшаяся Шолохова – на неё есть товарищеский отзыв, надо опубликовать. И в номере газеты от 18 ноября был обнародован ответ донских писателей.

«Уверены, что не одни мы были поражены тем выпадом, который позволил себе на страницах “Литературной газеты” В. Ажаев против крупнейшего советского писателя М. Шолохова. В статье “Уважать свой литературный цех” В. Ажаев, вопреки общеизвестным фактам, поставил под сомнение тот огромный вклад, который внёс и повседневно вносит М. Шолохов в дело развития советской литературы, в дело воспитания наших литературных кадров. Поглядывая из окна своего кабинета председателя комиссии Союза писателей по работе с молодыми авторами на станицу Вёшенскую, В. Ажаев снисходительно поучает: “М. Шолохов, видимо, не вполне понимает, каким плохим примером для молодых литераторов является его пренебрежительное отношение к горьковской идее и практике союза”. И тут же В. Ажаев весьма недвусмысленно пугает автора “Тихого Дона” и “Поднятой целины” словами об отрыве “от жизни”. В. Ажаев делает вид, что ему не известно то, что известно всем. Всем известно, что в станицу Вёшенскую к Михаилу Шолохову идут и едут многие – идут и едут за советом, помощью и поддержкой».

Это безусловно было правдой.

Предстояла литературная драка.

* * *

Симонову, конечно, никакого дела не было до того, участвует ли Шолохов в судьбе молодых писателей или нет. Он выбрал себе в шолоховской обороне, как ему казалось, слабое место и туда бил: Шолохов не имеет права вмешиваться в литературные дела – он давно их игнорирует и ситуации не понимает.

Но Шолохов как раз всё, не хуже Симонова, понимал.

Он не был противником перемен.

Шолохов, с его острейшим чувством справедливости, ценил человеческую и творческую свободу много больше иных своих оппонентов. Но он был безусловным противником того, что перемены возглавят носители взглядов, которых он не разделял. Космополиты, либералы, прогрессисты – все эти слова