Его беспринципность особенно поразила меня во время истории с отставкой Жукова в 1957 году. Я с доверием относился к Жукову во время войны и многое сделал для поднятия его репутации и авторитета в глазах Сталина. Когда в 1957 году обсуждался вопрос о пресечении попытки Жукова организовать военный путч с целью захвата власти в руки военной хунты, то Москаленко активно выступал с обвинениями в адрес Жукова. Уже не на общем заседании пленума ЦК КПСС, а в более узком кругу лиц, когда Москаленко со страстью обвинял Жукова за поползновение к захвату власти, а Жуков с его солдатской грубостью, с его солдатской прямотой (а я верю Жукову, что он сказал правду) бросил ему: «Что ты меня обвиняешь? Ты же сам не раз мне говорил: чего смотришь? Бери власть в свои руки, бери!».

Когда я услышал это, то был поражен. Такого я никак не ожидал от Москаленко. Жукову не было смысла лгать. Да и Москаленко никак не смог парировать такое серьезное обвинение, фактически в государственной измене. Когда я рассказал об этом Малиновскому[656], Малиновский по собственной инициативе внес предложение об освобождении Москаленко от занимаемых постов.

Но я сказал: «Родион Яковлевич, вряд ли нужно так поступать. Это же Москаленко! Если будет нормальная обстановка (а я был уверен, что она нормализуется), то Москаленко станет честно выполнять свои обязанности». Малиновский посмотрел на меня с каким-то удивлением. В его взгляде читалось удивление потому, что то, что сказал Жуков и не отрицал Москаленко, – подсудное дело. Заговор! А я сказал тогда членам Президиума ЦК: «Давайте не будем сейчас следовать государственному принципу, хотя следовало бы провести следствие и судить Москаленко. Надо принять во внимание ту роль, которую он сыграл при аресте Берии, когда мы прибегли к его помощи, и он честно выполнил все, что ему поручили. Поэтому давайте простим ему данный эпизод».

Это я рассказал, чтобы показать, кто есть Москаленко. Существуют несколько Москаленко. Один – это генерал, который честно командовал войсками, попадая во всевозможные переплеты на первом этапе войны. Затем он командовал армией, и его активная роль была заслуженно отмечена. Я лично вносил предложение о присвоении ему, уже после смерти Сталина, звания Маршала Советского Союза. Другой Москаленко – настоящий истерик. Я уже рассказывал анекдотический случай, как при нашем отступлении его выгнала колхозница из своего коровника, где он прятался, переодевшись в крестьянскую свитку, и он, сам украинец, выступил после этого против украинцев, кричал, что все они предатели и всех их надо выслать. Вот неуравновешенность этого человека.

А есть и третий Москаленко – приспособленец, алогичный и беспринципный человек. Таким он показал себя в деле с Жуковым. Но в чем конкретно выражалась та гадость, о которой говорил Баграмян, я не знаю.

Что касается Жукова, то Баграмян при нашей встрече, говоря о книге Жукова, рассказал, что неправильно, искаженно изложено проведение Барвенковской операции в 1942 году. Жуков пишет, что когда эта операция докладывалась Сталину, то при этом присутствовали Тимошенко, Баграмян и сам он, Жуков. Иван Христофорович возмущенно заметил: «Но там ничего не говорится о Вашем присутствии. И еще меня удивило, как он пишет, что присутствовал там, хотя я отлично помню, что Жукова при этом не было». Почему же он так написал? Вряд ли сам Жуков мог написать, что он присутствовал. Допускаю, что это не Жуков написал. Я ведь знаю его, Жуков не пойдет на ложь. Это, видимо, дело рук редакторов, которые ему «помогали». Книга изобилует такой «помощью», искажающей факты, порой вопреки здравому смыслу.

«А вот еще, – продолжал Баграмян, – в книге описывается, как Сталин звонил на фронт и разговаривал с Вами в присутствии Жукова, предупреждая Вас о том, что по данным Ставки на нашем фронте намечается угроза прорыва противника на нашем левом фланге, то есть в направлении Славянск – Барвенково. Я же помню, что такого звонка не было, я отлично помню, как развивались события на нашем фронте. Это выдумка!». Да, это чистая выдумка. Однако она ничего не давала Жукову. Следовательно, это опять же выдумка не Жукова, а кого-то иного, кому было выгодно вставить такой эпизод при описании операции. Все очень характерно. Кто же эти редакторы, кто? Ведь не Сталин звонил мне тогда, а, наоборот, я позвонил Сталину после того, как он отменил решение командования фронтом о приостановке наступления и перегруппировке войск для прикрытия нашего левого фланга в направлении Славянска. Сталин тогда вообще не подошел к телефону, а мне предложили, чтобы я передал то, что хочу сказать, через Маленкова. Я изложил Маленкову нашу аргументацию и опять поставил вопрос об утверждении нашего решения как единственно правильного. Сталин передал через Маленкова, что надо выполнять прежнее решение Ставки. Я вновь доказывал, что это делать нельзя. Сталин опять передал мне через Маленкова, что решение об отмене наступления было принято командующим войсками фронта Тимошенко в результате моего давления на него. Я в ответ доказывал, что товарищ Сталин хорошо знает характер Тимошенко: заставить его, надавить на него невозможно. К тому же у нас никакой размолвки по этому вопросу вообще не было, тут наше единодушное мнение. «Нет!» – заявили мне. Разговор на этом закончился. Весь разговор происходил в присутствии Баграмяна. А наутро, когда мы встретились с Тимошенко, он ничего мне не сказал. Видимо, ему неприятно было возвращаться к данной теме. Мы сели в машину и поехали на фронт.

Вот какая была история в тот злополучный для нас день нашего наступления в направлении на Красноград. Чем оно кончилось, известно. Оно кончилось гибелью наших войск.

Спрашивается, зачем Жукову сейчас понадобилось возвращаться к этой операции? Лично он в ней не участвовал, а был, как говорится, сбоку припека. Видимо, кто-то был заинтересован в том, чтобы вложить Жукову в уста небылицу насчет того, как якобы в присутствии Жукова Сталин звонил Хрущеву и предупреждал его об угрозе немцев с фланга. Если такой звонок действительно был, то почему Сталин позвонил Хрущеву, а не командующему войсками фронта? Этот вопрос ведь относится к компетенции командующего. Конечно, имели место случаи, когда Сталин по тем или другим вопросам оперативного характера звонил и мне. Но как раз в этом случае не он звонил, а я домогался разговора со Сталиным, и при этом присутствовали свидетели – Молотов, Маленков и другие. Микоян как-то, уже после войны, в разговоре за столом у Сталина и находясь под довольно большим градусом, сказал: «Товарищ Сталин, а ведь Хрущев тогда правильно предупреждал Вас». Сталин так глянул на него, что даже я испугался, и ответил: «Для чего ты поднимаешь этот вопрос, Анастас Иванович?» Ведь это был ежик в горло Сталину. Он же знает, скольких тысяч жизней стоило его упрямство.