Новогородцы, новоторжцы лезли на крыльцо, колотя себя в грудь, вопили оттуда, что костьми лягут за святого Спаса, [269] что шеи в княжий хомут никто не сунет. Боярину Цёрту одно осталось: махнув на все рукой, убираться подобру–поздорову. Вместе с тверским послом он ушел в терем, и никто не заметил, как мимо бояр из терема выскользнул монах.

— Что за монах? Откуда? — переговаривались люди. В Торжке его не знали. А монах закричал дребезжащим голоском:

— Братия новоторжцы! Иду я ныне дорогой и мыслю: «До Торжка недалече». Иду полями, солнышко светит, в лазоревом небе жаворонок поет, благодать. Только гляжу… над Торжком туча черным–черна. С нами крестная сила! Что за наваждение? Подошел, разглядел. То не туча: то дым. Эвон он.

Люди невольно посмотрели на дым, поднимавшийся над тверским станом, невольно прикинули, сколько же костров горит у тверичей, сколько ратников привел с собой князь Михайло. А монашек продолжал дребезжать:

— Вот тут кричали про княжий хомут. Грех и слушать такие речи. Князь к вам со смирением, а враг–диавол возмяте вас злобой…

Долго бы еще старался монашек, да пришлось завопить:

— Отпусти рясу! Чего ты меня с крыльца тянешь!

Александр Аввакумович, не слушая крика, продолжал тащить лягающегося монаха. Стащил, дал затрещину, хотел сам идти кричать с крыльца, но на первой же ступеньке остановился.

«Эх, нет Юрки Хромого. Он бы сумел ответить и послу, и боярину, и монаху. Надо такие слова вымолвить, чтоб проняло людей. А где их взять? В башке хоть шаром покати!»

Прячась за спины, монах верещал:

— Бесстыжий! Ушкуйник! Тать! Бейте его, православные! Вяжите новогородцев! Князь Михайло вас пожалует!

«Надо ответить монаху, а слов нет…»

Пока Александр Аввакумович стоял, раздумывал, к Малаше протолкался Горазд, сунул ей в руки сверток.

— Отдай ему. Пусть народу покажет.

Удивленно вскинув тонкие брови, Малаша спросила:

— А что там?

— Отдай, говорю! Пусть кричит, чтоб князю дары готовили, и это в дар.

«Горазд худого не посоветует», — Малаша локтем толкнула высунувшегося вперед монаха и пробилась наконец к ступенькам. Александр Аввакумович только нахмурился, только хотел прикрикнуть, чтоб не лезла она не в свое дело, но не успел: сунув ему в руки сверток, Малаша повторила слово в слово все, что велел сказать Горазд.

Александр Аввакумович послушно пошел наверх.

«Велела сказать, что ж, и скажу, все равно свои слова на языке завязли».

— Граждане новоторжские, готовьте дары великому князю Тверскому Михайле Александровичу, а это ему первый дар!

Сдернул плат с Малашиного свертка. Толпа ахнула. Александр Аввакумович держал в руках тяжелые овечьи ножницы и сам не понимал, с чего по площади катится гул.

— Чтоб новоторжцев стричь! — крикнул ему Горазд. Только тут Александра Аввакумовича как озарило, потрясая ножницами, он взревел:

— Хорош дар князю Михайле! Стричь вас, как баранов. Чего орете? Не по нраву пришлось, тогда острите мечи, ладьте доспех! Чего нам на стенах стоять да Юрку ждать. Когда еще он, хромой пес, до Нового Торга доковыляет. В поле побьем князя Михайлу! В поле!

Сашка щелкал овечьими ножницами, в ответ толпа рычала потревоженным зверем.

10. СЕЧА

Князь Михайло не мигая смотрел вперед. От Торжка на строй тверских ратей, застывших в напряженном ожидании, двигались толпы новогородцев и новоторжцев. Подбадривая себя криками, размахивая оружием, они шли все быстрее и быстрее, наконец побежали. Вот уже близко. Уже различимы всклокоченные бороды, налитые кровью глаза, широко раскрытые рты. Рев, ругань, похвальба, кажется, земля качается от топота множества ног. Враги надвигались все яростней, все страшней. Князь Михайло невольно оглянулся, по привычке ища глазами Ольгерда, но его не было. Тверской полк стоял один на один с врагами. Вот тут Михайло Александрович и почувствовал, что даже пальцы на ногах у него подгибаются, что больше он не в силах видеть эту накатывающуюся на него ярость. Он и сам не заметил, как начал пятить коня, и, только натолкнувшись на стоявших позади бояр, поспешно отпустил натянутый повод.

Строй тверских ратей стоял незыблемо, лишь лица у людей побелели. Вдруг воины подняли луки и начали их натягивать. Кто из воевод отдал приказ, князь Михайло прослушал, но, оглянувшись по сторонам, увидел, что племянник, князь Иван Холмский, застыл на седле, напряженно подняв руку.

«Он!» — подумал Михайло Александрович. Надо бы оборвать племянничка — не лезь вперед, но было уже поздно, оставалось молча слушать скрип сгибаемых луков.

— Бей! — крикнул Иван, резко опустив руку.

Прыснули стрелы. Кое–кто повалился, но враги не остановились. Тверичи опустили копья.

Вперед, прямо на щетину копий кинулся новогородец. Михайло Александрович успел заметить лишь красную шелковую рубаху, выглядывавшую из–под панциря.

Вложив всю тяжесть своего тела в бросок, тверич ветретил новогородца ударом копья, тот принял удар щитом, шатнулся, но устоял, ударом топора срубил древко. Из щита, застряв наконечником, торчал острый обрубок древка. Новогородец ткнул им противника прямо в лицо, опрокинул тверича.

— Лихо ткнул! Ай да Александр Аввакумович!

Новогородцы следом за воеводой кинулись на тверичей.

Но их бесшабашная удаль напоролась на острия копий. Прорваться не удалось никому, кроме Александра Аввакумовича. А дошло дело до меча — враги окружили его, стали наседать. Едва он успел долбануть по двум–трем