уже в деле. Получаем стримы с телефонов Джиа, Дэнни и Шелли. Джиа злится оттого, что камера у Джамала, да и черт с ней. Джамал не бросил меня в студии, а теперь еще и здесь выручает – значит, достоин повышения.

У нас есть телефоны, камера и удаленная связь со студией, и мы опять в прямом эфире и готовы метать молнии во все концы Америки.

Я смело улыбаюсь в камеру, позволяю Соне растрепать мои волосы, но не чересчур. Никогда не показывайте, как вы потеете. Никогда не показывайте, как вы слабеете. Никогда не показывайте, как шатается ваша храбрость. Правильный мученик может быть растрепанным, но ни в коем случае не потным. Чем красивее вы умираете, тем жарче пылает любовь в зрительских сердцах.

И чтобы зрители смогли нас спасти, им необходимо любить меня очень-очень сильно.

– Это Хайди Хэлленбах, и я веду прямую трансляцию с крыши штурмуемого мятежниками небоскреба «Мэйдон-медиа»…

Слова льются легко и непринужденно. Мы – непоколебимый маяк свободы, группа бесстрашных борцов, грудью встречающих цунами хаоса.

Джамал снимает улицы, запруженные людьми. Весь город кишит муравьишками. Но теперь слышны новые звуки: на выручку спешит кавалерия. Вьются красно-сине-белые флаги Ополчения свободы. Мчатся по Бродвею желтые «хаммеры». Эхом разносится трескотня выстрелов.

Не могу удержаться от улыбки.

Просто ненавидеть кого-то – этого недостаточно. Нужно еще и кого-то любить.

И эти люди, мать их за ногу, любят меня.

Внизу муравьишки развоевались нешуточно. Стрельба, вопли, боевые порядки. С трудом верится, что город способен столь эффективно рвать себя в клочья, но ведь теперь у него есть такое право. Обиды раскочегарены на всю катушку.

Это симфония разрушения, это балет хаоса. И мы дирижируем с крыши небоскреба. Едут к нам на помощь Ополченцы свободы, неистовствуют толпы на баррикадах, обороняет лестницы охрана. Точно крысы с тонущего корабля, разбегаются полицейские. Загораются все новые высотки. Бум… бум… бум…

Соня рассказывает о происходящем в лестничных шахтах:

– Бунтовщики рвутся вверх… Ситуация полностью вышла из-под контроля…

Она внезапно умолкает. Я в растерянности: надеялась, что толпа еще внизу. Что она еще не так…

…близко!

* * *

Мой наставник так объяснял проблему толпы:

«Она не знает, Хайди, когда нужно остановиться. Эта сволочь просто-напросто не знает своего места и времени. Поэтому нельзя перестараться. Если заведешь ее слишком далеко, то потом не сможешь оттащить. Сейчас ты ее возглавляешь, в следующий миг побежишь за ней вдогонку, умоляя выслушать тебя, а еще чуть позже вообще ни хрена не будешь контролировать…»

Вот конкретный пример: только что вы утраивали рейтинги и гребли бонусы лопатой, а сейчас доведенная вами до бешенства толпа ломится к вам на крышу, тогда как другая толпа – хорошая, дружественная – не поспевает на выручку.

Какая-то детская часть моего «я» хочет прокричать этой сволочи, что она должна знать свое долбаное место и свое долбаное время. В том, чем мы с ней занимаемся, есть своя, особая хореография, а эти кретины испоганили кульминацию… По крайней мере, испоганили мою кульминацию.

Распахивается дверь, толпа выплескивается на крышу. У Дэнни ни единого шанса, его накрывает живая волна. Эта волна выносит из лестничной клетки Соню, и не похоже, что та в сознании. Больше смахивает на растерзанную тряпичную куклу. Погромщики замечают Хайди, стоящую у дальнего края крыши, и поднимают вой.

А знаете, что меня сильнее всего бесит? Толпу возглавляет кучка долбаных квакеров. Узнаю одного, мы у него брали интервью пару лет назад, аккурат перед тем, как эти уроды принялись вооружаться. Вот и у этого типчика в руке пистолет. Должно быть, у него какая-то личная обида на нас – он берет меня на мушку.

Я выхватываю из кобуры «глок» и стреляю ему в рожу.

Сучьи квакеры!

Что не так? Вы же не ждали, что я буду просто стоять, обмерев от страха?

К сожалению, кроме этого квакера, на крыше еще полно людей, и все они явно неравнодушны ко мне. Вторым выстрелом приходится уложить какую-то бабу с монтировкой.

Говорят, трудно убить человека. Это заблуждение. Прицелился – бац! – и готово. Погромче, чем в тире, но в остальном все как на тренировке. А тренировалась я много.

Когда мне начали угрожать убийством, появились мысли о том, каким будет конец всему. Я не про апокалиптическую чепуху с тревожным комплектом, бегством в глушь и выживанием среди зомби, а про настоящий кирдык. Сотни часов я потратила на стрельбу по мишеням, очень похожим на тех, кто прет на меня сейчас.

Бац! Еще один готов.

Корректирую стрелковую стойку. Бац! Бац! Еще двое.

Я слышу собственные крики, приказы толпе отвалить, но она все прибывает. Что ж вы, гады, никак не уйметесь? Рядом со мной встает Рохо, грохочет его пистолет. Мы делим секторы стрельбы, множим число мертвецов. Валятся в кучи кольца в носу, татуировки и дреды. Белые, коричневые, черные тела.

Думаешь, мне не наплевать на то, что ты женщина? Сдохни! Думаешь, меня прикалывает твоя хипстерская борода? Сдохни! Думаешь, я боюсь твоей балаклавы? Сдохни! Думаешь, меня разжалобят твои очки и личико пятнадцатилетней соплюхи? Сдохни! А ты, похожая на добрую бабушку? Тоже сдохни!

Сдохни!

Сдохни!

Сдохни!

Раз за разом выжимая спуск, я вспоминаю наставника, эту старую жабу. Его призрак злорадствует рядом со мной, торжествует.

«А чего ты ждала? – вопрошает он. – Чего ждала?»

Он счастлив, что ко мне пришла моя толпа – точно так же, как его собственная толпа однажды пришла к нему.

Я посылаю пулю и в него. А потом боек щелкает всухую.

Рохо тоже отстрелялся. Я отступаю, пытаясь перезарядиться, а Рохо сует руку под полу пиджака, где у него светошумовые гранаты. Почти сразу на него обрушивается волна ярости. Эта ярость предназначена не ему, но он преграждает ей путь ко мне.

Не успеваю заменить обойму. Опрокидываюсь под натиском тел.

Живи в толпе и умри в толпе.

Ботинки и туфли, подметки и каблуки бьют по голове, по ребрам, по животу. Чужие руки хватают, дергают за конечности, тащат. Чужие пальцы рвут мои волосы. Чужие кулаки месят лицо.

Я вспоминаю растерзанную собаками женщину. Эта женщина – я. Нужно было предвидеть, но я не предвидела. Нужно было вовремя сбежать, но я не успела. Теперь я умираю, и сильнее всего меня бесит, что конец оказался вот таким – во власти своры псов.

«А чего ты ждала?» – глумится старый наставник.

Годами я учила людей ненавидеть, и ненависть обрела такую силу, что теперь рвет меня на куски. Я добивалась, чтобы люди почувствовали себя жертвами, – и