– В Джерси? Черта с два! Мы остаемся здесь. – Я поворачиваюсь к Соне. – А знаешь что? Мы об этом расскажем после перерыва. Возле нашей студии буйствуют погромщики, пытаются ворваться. Подадим это в аспекте свободы слова. Ох, как взбеленятся наши друзья!

– Мисс Хэлленбах… – предпринимает новую попытку телохранитель, но я его перебиваю:

– Рохо, на мою жизнь покушались квакеры. Думаешь, я боюсь каких-то марширующих кретинов?

– И все же осторожность лишней не бывает.

– Лишней не бывает? Рохо, я тебя люблю, но позволь кое-что объяснить. Эта толпа внизу – золотой рейтинг. Соня! Ради бога, успокой трусишек.

Но на Сонином лице я с отвращением вижу желание вместе с Рохо и Дэнни запереться в джерсийском бункере.

– О господи! Вас уже трое?! – Я поворачиваюсь к Джамалу. – Ты тоже боишься протестунов?

– Не особо, – пожимает плечами Джамал.

– Вот, полюбуйтесь: у желторотого стажера хребет покрепче, чем у любого из вас. А ведь он даже денег не получает. Мы на всех рынках, во всех рейтингах номер один! Знаете, как подорожал наш полуминутный рекламный ролик? Вдвое! – Я встаю. – Ну же! Соберитесь! После перерыва займемся кретинами. Джамал, тащи сюда двойной эспрессо.

После ухода Сони я гляжу в окно на протестующих. Они взбудоражены, маршируют взад-вперед и по кругу. Возвращается с кофе Джамал. Я пью не смакуя, мне нужна только энергия.

Молодцы, муравьишки. Продолжайте суетиться и накручивать себя. Чем пуще вы беситесь, тем больше я зарабатываю.

«СЕНСОТОН»: жизнь быстротечна, не дай зубной боли замедлить ее!

«Зарабатывать можно на ярости, Хайди, – говорил старина Гэвин О’Грейди, мой бывший шеф, мой учитель. – Зарабатывать можно на боли. Людям подавай сюжеты, объясняющие, почему им так хреново живется. Каждому хочется услышать, что он особенный, что он имеет значение, что в его дерьмовой судьбе виноват кто-то другой…»

Разговор шел в его кабинете. Гэвин был пьян и доволен собой после очередного взлета рейтингов.

«Ты видела, Хайди, как проповедники ораторствуют перед своей паствой, как они бередят обиды? Думаешь, это спроста? Спроста они будируют гнев? Спроста внушают слушателям, что те обложены со всех сторон, угнетаемы? Каждому хочется быть жертвой, Хайди».

Гэвин любил разглагольствовать. Особенно увлекся этим после того, как начальство взгрело его за приставания к стажеркам. Копившаяся в нем энергия рвалась наружу, но он не мог получить минет, вот и прибегал к словесной дрочке.

«Знаешь, Хайди, в чем разница между „черной“ церковью и тусовкой белых националистов? Да ни в чем! Просто собираются в кучу родственные души и убеждают себя, что они сидят в дерьмище не из-за собственной никчемности, а потому, что кто-то их трахает».

Гэвину нравились «ущемленные». Атеисты и евангелисты, феминистки и белые куколды, исламские радикалы и радикальные профессора гуманитарных наук. Мормоны, банкиры, учителя, шахтеры, скотоводы, поборники мясоедения, жители христианских компаундов… Плевать он хотел на цивилизационные ценности, его интересовали личности – и закупоренная в этих личностях ярость.

«Нет между ними разницы. Всем им больно, у всех есть кровоточащие раны. И каждому приятно слышать, что он – жертва. Но ему нужно знать, что настоящая рана – только у него.

Каждому хочется быть жертвой, Хайди, потому что это дает ему право. Право! В глубине души каждый мечтает о праве делать все, что ему вздумается! Вот за что мои зрители любят меня, и вот за что они будут любить тебя. Ты поможешь им убедиться, что их ярость родилась не на пустом месте. Ты умастишь их раны сладким бальзамом права – права обрушить ярость на тех, кто причиняет им зло, кто имеет какие-нибудь привилегии над ними… Эти люди такие разные, но каждый из них уверен в том, что он особенный, что он заслуживает уважения, что его жизнь имеет значение… Вот гляжу я на них, и знаешь, что вижу?»

Он повернул голову, чтобы посмотреть мне в лицо. Распутный динозавр, единственный выживший из старой гвардии телеведущих.

«Знаешь, что я вижу?»

Конечно, я знала. Мы оба видели одно и то же. Мы заглядывали друг другу в душу.

«Я!.. Я!.. Я!.. Я!.. Я!.. Я!.. Я!..»

«Каждому человеку хочется верить, что его жизнь имеет значение. Скажи ему, что так и есть, – и ты станешь для него божеством навечно».

В прошлом году я заработала пятьдесят миллионов сверх оклада.

Это не хвастовство. Просто к вашему сведению. «Мэйдон-медиа» выручает куда больше. «Мэйдон-медиа» вмешивается даже в мой эфир в первые полтора месяца моего годового контракта. Это страшно бесит, ведь я на голову выше наставника-динозавра.

Я могу вклиниться в любую демографическую группу и возмутить ее эмоции. Кто-то полюбит Хайди, кто-то возненавидит, но все без исключения будут смотреть на нее, слушать ее. Раса, класс, пол, сексуальные предпочтения, религия, политика, регион проживания, профессия, акцент, иммиграционный статус, семейное положение, доход, образование, диета, аллергия, любовь к собакам или кошкам… Раскройте передо мной душу, и я сумею вам помочь, я найду того, кто не такой, как вы, – и кто имеет вас как хочет.

Я делаю деньги, забурившись в золотую жилу американской культурной войны, и в этом ремесле я гений. Два года назад квакеры начали слать мне угрозы, а в прошлом году попытались взорвать мой лимузин. Разве это не доказательство моей гениальности? Я самих квакеров до того разъярила, что они готовы убивать.

Только не говорите, что я одна такая, больная на голову. Под стенами моей телестудии не буйствовала бы сейчас толпа, если бы некая смазливая либералка на другом конце города не подстрекала своих дебильных зрителей, доказывая им, что на самом деле жертвы – они.

«Каждому хочется быть жертвой, Хайди».

И вот что забавно: хоть мой начальник и знал досконально психологию толпы, он никак не ожидал, что однажды толпа явится по его душу. Я его выпотрошила, точно рыбу, и зрители полюбили меня за это. Я атаковала его за жестокое обращение с женщинами, и не нашлось желающих встать на его защиту. Была у него ахиллесова пята: отлично разбираясь в ненависти, он ничего не смыслил в любви. Когда я выпихнула старикашку из эфира и заняла его место, никто даже слезинки не обронил. Ведь динозавр только и делал, что раздавал людям поводы для ненависти.

А что же я? На каждого, кто бесчинствует возле моей студии, приходится тот, кто зажигает свечу и молится мне. Я Дева Мария, ласково дарующая отпущение грехов, и я же – лютая Кали, обрекающая своих рабов пожарам и разрушениям. И при этом получаю на десять миллионов долларов меньше, чем платили престарелой хромой утке на пике ее