– Значит, ты разрешаешь?

– Тебе мое разрешение не нужно. А что касается отца, если тебя волнует его отношение, то придется спросить у него.

Я наведался к отцу утром, ни свет ни заря, зная, что спозаранок он всегда находился в магазине один. Отец скрыл удивление, увидев меня, и на вопрос, как дела, не стал жаловаться. Хотя в балансе семейного предприятия «Семпере и сыновья» зияла огромная дыра, и отцу не раз уже предлагали продать книжный магазин, чтобы на его месте открыть сувенирную лавку, где торговали бы миниатюрными макетами собора Святого Семейства и майками «Барсы».

– Фермин предупредил, что если я приму предложение, то он устроит акт самосожжения у дверей магазина.

– Сложный выбор, – вздохнул я.

– Фермин скучает по тебе, – сказал отец особым тоном, намекавшим, что он вынужден приписывать другим собственные чувства, в каких не имеет мужества признаться.

– Ну а ты, как дела у тебя? Твоя мама говорила, что ты ушел из рекламной индустрии и теперь занимаешься только литературой. Когда же выйдет книга, которую можно будет выставить у нас на продажу?

– Она говорила, о чем эта книга?

– Я полагаю, что ты изменил имена и опустил кое-какие скабрезные подробности хотя бы для того, чтобы не шокировать соседей.

– Разумеется. Единственный, кто предстает во всей красе, это Фермин, но тут уж ничего не поделаешь. Он получит больше поклонников, чем шоу «Кордобес».

– Значит, пора готовить место на витрине?

Я пожал плечами:

– Сегодня утром я получил письмо от двух агентов, кому отправлял рукопись. Речь идет о цикле из четырех романов. Парижский издатель Эмиль де Розье готов опубликовать их, а другой редактор из Германии, Михи Штраусманн, сделала предложение по поводу покупки прав. Агенты рассчитывают также на новые предложения, хотя прежде необходимо уладить миллион формальностей. Я выставил два условия. Во-первых, предупредил, что мне необходимо заручиться согласием родителей и близких на публикацию семейной саги. А во-вторых, я хотел бы, чтобы автором опубликованного романа был назван Хулиан Каракс.

Отец кивнул.

– Как Каракс? – спросил он.

– Покоится с миром. Так ты даешь согласие?

– Помнишь, однажды в детстве ты пообещал, что расскажешь нашу историю вместо меня?

– Да.

– За все прошедшие годы я ни разу не усомнился, что ты сдержишь обещание. Я горжусь тобой, сын.

Отец крепко обнял меня, как делал, когда я был ребенком.

Я навестил Фермина в его резиденции у Кладбища забытых книг в июле 1992 года, в день открытия Олимпийских игр. Нарядная Барселона сияла, ее атмосферу пронизывал свежий дух оптимизма и надежды. Столь безудержной эйфории мой город никогда не испытывал, и едва ли когда-нибудь его улицы вновь окунутся в это восхитительное состояние. Как только я вошел, Фермин улыбнулся и по-военному отдал честь. Он выглядел постаревшим, но я ничего не сказал – мне не хотелось расстраивать его.

– Вам следует поберечь себя, – заявил он.

– Постараемся. А вот вы, как я посмотрю, только крепнете.

– Это благодаря «Сугусу». Мой организм засахарился.

– Не исключено.

– Одна птичка мне начирикала, что вы собираетесь нас прославить, – произнес Фермин.

– Особенно вашу персону. Когда на вас посыпятся предложения стать лицом рекламных кампаний, без стеснения обращайтесь ко мне, я в этом деле пока еще разбираюсь.

– Думаю, я подпишусь лишь на рекламу нижнего мужского белья.

– Следовательно, вы не возражаете?

– Благословляю вас urbi et orbi[92]. Однако мне кажется, что вы явились не только за этим.

– Почему вы всегда подозреваете меня в тайных умыслах, Фермин?

– Ум у вас изворотливый, как пружина.

– Зачем, по-вашему, я тогда пришел?

– Возможно, насладиться изысканной беседой со мной, или вас привел сюда старый счет, до сих пор не закрытый.

– Какой именно?

Фермин провел меня в комнату, которую всегда держал запертой на ключ, чтобы спасти ее от набегов своих многочисленных отпрысков. Усадив меня в массивное кожаное кресло, купленное на блошином рынке Энкантс, он занял стоявший рядом стул. Затем вынул картонную коробочку и поставил ее на колени.

– Вы помните Алисию? – спросил он. – Это риторический вопрос.

Сердце едва не выпрыгнуло у меня из груди.

– Она жива? Вы знаете что-нибудь о ней?

Фермин открыл коробку и достал пачку открыток.

– Я никому не рассказывал, поскольку считал, что так будет лучше для всех, но Алисия возвращалась в Барселону в 1960 году перед тем, как уехать навсегда. Это произошло 23 апреля, в День святого Георгия. Она приходила попрощаться, в своем стиле.

– Помню тот день прекрасно. Я тогда был ребенком.

– И продолжаете им оставаться.

– Куда Алисия уехала?

– Я простился с ней на пристани и видел, как она поднялась на борт лайнера, отплывавшего в Америку. С тех пор каждый год на Рождество я получал письмо без обратного адреса.

Фермин отдал мне связку писем – их было более тридцати штук, по одному в год.

– Откройте конверты.

В каждом конверте лежало по фотографии. Судя по штампам, письма отправляли из разных городов: Нью-Йорка, Бостона, Вашингтона, Сиэтла, Денвера, Санта-Фе, Портленда, Филадельфии, Ки-Уэста, Нового Орлеана, Санта-Моники, Чикаго, Сан-Франциско… Все снимки были сделаны против солнца, запечатлев тень – женский силуэт, выделявшийся на фоне парков, небоскребов, пляжей, пустынь и лесов.

– И больше ничего? – воскликнул я. – Ни строчки? Ни одного слова?

Фермин покачал головой:

– Ничего, кроме последнего письма. Оно пришло в прошлое Рождество.

Я нахмурился:

– Откуда вы знаете, что оно было последним?

Он протянул мне конверт.

Почтовая печать подтверждала, что письмо отправили из города Монтерей, штат Калифорния. Фотография впервые отображала не только тень. На ней представала Алисия Грис, тридцать лет спустя. Она смотрела в объектив и улыбалась, окруженная великолепным пейзажем: скалистый мыс, поросший деревьями и окутанный туманной дымкой, выдавался в волны Тихого океана. Чуть в стороне виднелся указатель с надписью: «Пойнт-Лобос».

Перевернув фотографию, я увидел строчки, написанные почерком Алисии: