Две темы – старики и дети. Остальное его не интересовало. Особенно старики, точней старухи, его коллективная мать…

Чтобы этого не случилось, я заговорил первым.

– В Москве сейчас все обсуждают новую статью Юлия Кульмана. Знаете, как называется? «Второе крещение Руси не состоялось».

Золоторотов повернул ко мне голову, судя по взгляду, название его зацепило.

– В конце знак вопроса? – спросил он.

– Да нет, точка, – не скрывая своего недовольства, ответил я.

– Интересно.

– Интересно? Да вот она у меня с собой. Случайно оказалась! – Я вытащил из кармана аккуратно сложенную вырезку. – Прочитать?

Я вообще не любитель чтения вслух: ни слушать не люблю, ни сам читать. По мне, только я и буквы, как говорится, без посредников, но иногда, что-то очень важное прочитать хочется именно вслух. Так я читал статью Солженицына «Как нам обустроить Россию». Жена сидя спала, а я читал – громко с пафосом, почти ощущая себя Солженицыным. В данном случае я не думал ощутить себя Кульманом, просто хотел проверить свои мысли и чувства – на Золоторотове проверить. Он охотно согласился, но неожиданно для меня позвал Галину Глебовну. За ней увязались неотлучные Машка с Дашкой, следом прискакали на хворостинах Сашка с Пашкой, помахивая хвостом, за ними прибежала Милка, чуть погодя приперлась Кира с котом на руках, и все они уселись вокруг меня. «Не хватает только мышки», – не без раздражения подумал я и начал чтение.

Не стану приводить здесь статью целиком, но от пары-тройки цитат не удержусь.

Интересны Кульмановы рассуждения о вере и любви:

«Поверить и только потом полюбить? А не наоборот ли? Ведь можно заставить себя поверить в то, что полюбил, а если не заставить, то и просто обмануть? Подлинная любовь идет впереди веры, она-то и есть подлинная вера. Как любят отца и мать дети до первого их обмана, до первой жестокой несправедливости жизни, как любят детей старики – как равных в ощущениях вечности, как любят своих хозяев собаки…»

Особенно последние слова меня зацепили, я бы сам хотел так написать… Если бы мог…

Любопытны рассуждения автора о культуре и религии, хотя тут я готов поспорить:

«Если в основе религиозного сознания лежит страх, то и в основе культуры он тоже должен находиться. Но это не так, мы знаем, что это не так. Найдите страх в Микеланджеловом Давиде, нет его там. А любовь есть! Интеллигентный человек – это человек свободный и верящий. Или не верящий, но все равно свободный. От страха в первую очередь. Наличие или отсутствие веры не разделяет, потому что объединяет чувство свободы».

«Православно-трафаретное мышление», это Кульман точно сказал, и про слияние церкви и власти тоже: «Ложь подливают к правде, правду ко лжи, все это смешивают и взбивают, производя и предлагая желающим приятную на вкус и запах долгоиграющую отраву».

«Священно ли наше священство? Увы и ах!» Согласен, но без увы-и-аха…

И актуальный выстрел в сторону персонифицированной власти автор сделал, процитировав книгу Бытия и дав свой на нее комментарий:

«Кто убил, тот убит будет», а в наше, отчасти уже вегетарианское время эти слова Бога можно слегка изменить: «Кто посадил, тот посажен будет».

Прочитав эти строки, я подумал о Золоторотове и Сокрушилине, о Золоторотове и Науме. Интересно, кого Кульман имел в виду? Кто еще сядет?

И я хотел бы одно место в статье отметить, хотя от него мне немного не по себе становится:

«Христа мы так и не заслужили, и неизвестное количество времени, а может быть и всегда, вынуждены будем находиться один на один со своим богом – наполовину ветхозаветным, наполовину языческим – диким, жестоким, своевольным. И не нам бояться второго пришествия. Христос сказал, что придет к своим. Мы – чужие».

Ну и, конечно, финал:

«Двенадцать лет назад я пытался спорить с тем, что великие идеи безжалостны, утверждая, что они великодушны. Нет, они все же безжалостны. Второе крещение Руси так и не состоялось».

И самые последние слова, за которые Кульману все прощаю: «Вот о чем я думал этой ночью, помолившись, как обычно, перед сном со своей женой и маленькими детьми».

Когда я закончил чтение, наступила тишина. То ли оттого, что давно не читал вслух, то ли от волнения заломило затылок.

Первой неожиданно заговорила Кира.

– Как, говоришь, его фамилия? – поинтересовалась она.

– Кульман. Юлий Кульман.

– А, ну понятно, – усмехаясь, многозначительно протянула баба, поднялась и пошла в дом привычной походкой победителя. За ней увязались Машка с Дашкой, ускакали, ничего не сказав, Сашка с Пашкой, улыбнувшись виновато, ушла Галина Глебовна. Мы вновь остались вдвоем, если не считать Милки и Рыжика. Я скосил взгляд на Золоторотова.

– Ух ты! – смущенно и виновато воскликнул он. – Мне же сказку нужно еще дорассказать, – явно увиливая от обсуждения статьи, он поднялся и ушел.

Милка виновато мотнула хвостом и побрела в свою будку. Рыжик спал.

Сказки в золоторотовском доме звучали каждый вечер, что понятно – где дети, там и сказки, но, созданные народами и написанные великими сказочниками, они не до конца удовлетворяли детское любопытство. Сашка с Пашкой требовали продолжения, и Золоторотов вынужден был, как сам смущенно признавался, «дорассказывать» их. «Неудобно», – со смущением признался он мне. Я не спросил – перед кем неудобно, но подумал, что, видимо, перед народами и великими сказочниками.

Лично я сказки не любил никогда и не люблю, быть может потому, что в моем детстве никто их мне не читал и не рассказывал, но значения сказок, конечно, не признавать не могу.

Накануне вечером Золоторотов прочитал детям сказку, которую они сами ему принесли, вытащив наугад из толстой стопки детских книг. Это была сказка братьев Гримм «Счастливчик Ганс». Прочтя название, Евгений Алексеевич растерянно кашлянул и покосился на меня. Сидя на крыльце в стороне, покуривая и посматривая вдаль, я тоже ее прослушал, и когда дети потребовали на следующий день продолжения, подумал не без злорадного любопытства: «Интересно, что же ты расскажешь?»

Чтобы ничего не пропустить, я навострил уши и с удовольствием закурил…

Продолжение сказки братьев Гримм в золоторотовской интерпретации изложено выше в «Сказочном приложении», и если кто захочет освежить его в памяти, может вернуться в финал четвертой части, а может, и без освежения кто-нибудь объяснит мне, что хотел этим сказать Золоторотов?

Я не понимаю!

А если что и понимаю, то не хочу соглашаться…

Впрочем, я сейчас не о том…

Я хочу рассказать о, пожалуй, самой страшной ночи в моей жизни, имевшей место там же, в» Маяке», сразу после того, как услышал золоторотовское продолжение сказки братьев Гримм, и не потому, что это была, пожалуй, одна из самых страшных ночей в моей жизни – кому какая разница, что кому-то когда-то было страшно, а кому-то, например, весело, но потому лишь, что все, что тогда произошло, как мне кажется, имеет непосредственное отношение не только к герою, но и ко всему теперь уже почти написанному роману…