Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Красота: дело продвигается. Не знаю, стоит ли писать Кальве — может, лучше немного подождать.
Примечание: покупка машины становится все актуальней. Дважды днем попадал под дождь, и хотя деревня невелика, все равно неприятно являться мокрым, как суп (ха-ха-ха, опять я про суп), в чужой дом (хотя, когда я выгляжу совсем жалко, впускают чаще). Поганый климат. Макс сказал, что Томас хочет избавиться от старого фургона, вот был бы классный деревенский автомобильчик, — надо спросить. Во всяком случае, держать тут открытую машину — все равно что джакузи: вещь, конечно, интересная, но используется нечасто.
11 января
Никаких новостей. Два дня обивал груши и смотрел, как идет дождь. Ставлю рекорды в тетрис. Продолжил математические изыскания в области рациональных чисел. Похоже, ничего нового там не откроешь, увы.
Дочитал «Девяносто третий год» — отличная книга. Да уж, умеет писать этот Гюго.
Не знаю, отчего-то лень болтать с Ларой. Даже веб-камера нагоняет тоску. Либидо как-то просело, что ли.
Или депрессия в скрытой форме.
Получил новогоднюю открытку от добряка Кальве: «За здоровый сельский быт» — с фотографией паровой машины во дворе фермы, 1922 год.
Позвонить, что ли, Люси, предложить приехать на подмогу, но погода такая, что вряд ли она выйдет в поле. Можно заскочить к ней, поболтать о том о сем. Макс, похоже, воркует с таинственной любовницей. Даже не заходит на аперитив в Рыбкафе. Бар в последнее время как-то опустел. Похоже, от января вообще ждать нечего, кроме скуки и снежных бурь. Январь! Ты мрачная и скорбная долина.
13 января
Ладно, пора признать: скука смертная. Сегодня пятница, я даже думал сесть в поезд и уехать в Париж, но не хочу так быстро сдаваться, да и на выходные назначены встречи. Уже неделю идет дождь, весь вход в «Дебри науки» завален картонками из-под замороженной пиццы, пованивает кошачьей мочой.
Давид, возьми себя в руки, черт побери!
13 января, продолжение
Кстати, прочел тут в местной газете «Новая республика» любопытную историю: в окрестностях Мелля объявился убийца-зоофил — насилует коз, а потом душит. Животноводы и жандармерия юга департамента сбились с ног. Странно читать «изнасилование» применительно к козе. По словам ветеринара (опрошенного газетенкой), коза может даже получать удовольствие от процесса, хотя — цитирую — «размер полового органа человека сравнительно мал для размеров влагалища этого вида парнокопытных». А может, зоофил экипирован не хуже козла. Ужасно скабрезно, но дико смешно. Я даже чуть взбодрился. Свихнуться можно, чего только не найдешь в местных газетах. Буду чаще брать их у Матильды. Теперь уборка и аперитив у Томаса, пора сменить парадигму. К тому же мне обязательно надо переговорить с ним про фургончик.
13 января, продолжение
Только вернулся из кафе, «Дебри науки» сверкают, как новенькая монета, любо-дорого смотреть. Хорошие новости: Томас продаст мне свой старый «рено» за символические 100 евро. К тому же возьмет на себя техосмотр и переоформление ПТС, с меня только страховка. Фургончик ничего себе, не первой молодости, но на ходу. Симпатичного желтого цвета, как почтовые фургоны. Передний бампер вогнут, кое-где ржавчина, но по такой-то цене, чего уж… Всего два посадочных места, но кого мне возить на эксурсию — непонятно. Единственный недостаток: воняет. Странное дело, невероятно смердят и сиденья, и багажник. Томас хохотнул, мол, полевка где-нибудь сдохла внутри или что-то в этом роде, — не бойтесь, выветрится. Не знаю, так это или не так, но шибает неслабо. На полу пятна чего-то черного и довольно мерзкого: кровь? Трудновато представить себе Томаса, проводящего в почтовом фургончике сатанинские ритуалы и свершающего жертвоприношения. Ладно, ведро-другое хлорки — и все как рукой снимет. Через два дня я смогу распроститься с Попрыгунчиком и слетать к морю. В Ла-Рошель, например. Или в Вандею. Хоть какое-то занятие. Потому что, будем откровенны: я десять дней не прикасался к диссертации.
ПЕСНЯ
Антуан наблюдал — как случалось каждое утро — и видел столь же ясно и саму Рашель, и ее маленькие хитрости: платье с кринолином, зонтик в правой руке, корзинку в левой, улыбку на губах и песню на устах. Ее ослепительную красоту. Хитрости, потому что в начале лета Рашель всегда появлялась в тот же час и тем же манером; неторопливо поднималась от ступеней городского рынка до ратуши; минуя Дом научного сообщества и приветствуя ученых мужей, если они там случались, наклоном омбрельки; сворачивала на улицу Трибунальную, медленно шла вдоль Дворца правосудия, потом уходила влево на улицу Турникет до церкви Нотр-Дам и огибала ее по кругу; затем по улице Курии двигалась до казармы жандармерии на улице Сосновый Холм, в конце ее выходила к пересечению с дорогой, ведущей на запад, в сторону Рибрея. Спускалась к реке и оттуда шла назад, минуя сады префектуры и замок, на улицу Бриссон к городскому рынку — там кивала мясникам, торговцам молоком и утренним уловом рыбы и снова отправлялась вверх по улице Гражданской мимо ратуши в центр города — и