Он сказал, что у людей есть естественное право на самозащиту от действий неправого парламента, и оно выше, чем «формальные установления так называемой конституции».

Дальше Адольф Гитлер взял на себя всю ответственность за подготовку путча – он называл его восстанием. Обвиняемые вместе с ним Людендорф, фон Лоссов, Эрнст Рём и прочие всего лишь следовали за ним и не могут быть обвинены ни в чем. Судья, который вел процесс, был настолько расположен к обвиняемому, что позволял ему произносить четырехчасовые речи. И вообще, полагал, что Гитлер – «впечатляющий оратор», а Людендорф – «истинный патриот».

Приговоры были объявлены в начале апреля 1924 года.

Людендорф был оправдан – чем страшно оскорбился. Ну, а Гитлер и прочие заговорщики из тех, кого удалось захватить, получили 5 лет заключения со штрафом в 200 марок золотом с каждого, с заменой штрафа 20 днями заключения в случае несостоятельности, а также с учетом уже отбытых 4 месяцев заключения.

Более того – было сказано, что не может быть и речи о депортации Гитлера после отбытия им срока тюремного заключения. Сам Адольф Гитлер рассматривает себя как немца. По мнению суда, к нему не может быть применен так называемый «Закон о защите Республики, секция 9, параграф 2», так как он добровольно вступил в германскую армию, доблестно сражался в ее рядах в течение четырех с половиной лет, был дважды ранен, и дважды награжден за доблесть, и оставался в распоряжении рейхсвера и после войны, вплоть до марта 1920 года. Приговор был легким.

Оставалось его отбыть.

VI

Заключение Адольфа Гитлера проходило в условиях, напоминавших скорее не тюрьму, а пансион. Камера его представляла собой довольно большую комнату на первом этаже, с окнами, выходящими не во двор, а на сельский пейзаж. Меблировка включала в себя кресло, в котором можно было почитать, и письменный стол, за которым можно было поработать. На стене и вовсе висел лавровый венок – подарок от обожающей публики.

Письма шли потоком, к ним прилагались и подарки вроде цветов и сладостей. Тюремщики относились к своему подопечному с таким почтением, что иной раз приветствовали его словами «Хайль Гитлер!» – только что старались при этом говорить шепотом. Не то чтобы они боялись начальства – как раз начальство в таких случаях старательно изображало глухоту, но все-таки порядок есть порядок.

Посетители шли к Адольфу Гитлеру такой толпой, что после пятисотого гостя он решил ограничить доступ к себе и теперь принимал только избранных. В газетах он читал о демонстрациях в честь его 35-летия и о трехтысячном митинге фронтовиков, посвященном «человеку, который вновь зажег пламя освобождения и разбудил национальное самосознание германского народа».

Гитлер к этому времени определенно видел себя не только «барабанщиком», как он определял себя раньше. O, нет. Как он писал потом:

«…не из ложной скромности думал я о себе как о человеке, призванном разбудить нацию – это ведь и есть самое главное».

Адольф Гитлер своим «барабаном» надеялся не только разбудить нацию, но и «призвать героя». Но кандидат в герои генерал Людендорф не оправдал его надежд.

Ho может быть, героем является он сам?

Примечания

1. Его звали Макс Эрвин фон Шойбнер-Рихтер (нем. Max Erwin von Scheubner-Richter) – немецкий дипломат, родом из Прибалтики. Один из организаторов путча 1923 года.

2. Ширер У. Взлет и падение Третьего рейха. М., Захаров, 2009. Т. 1. С. 102–112.

3. A. C. Пушкин. «Кинжал»

Стихотворение посвящено Карлу Занду

О юный праведник, избранник роковой,

О Занд, твой век угас на плахе;

Но добродетели святой

Остался глас в казненном прахе.

В твоей Германии ты вечной тенью стал,

Грозя бедой преступной силе —

И на торжественной могиле

Горит без надписи кинжал.

I

Свою книгу «Майн Капмф», «Моя борьба», Гитлер начал писать в Ландсбергской тюрьме. Вообще-то поначалу он думал описать только историю своей политической карьеры, и книга должна была называться «Четыре с половиной года борьбы против лжи, глупости и трусости». Но первоначальные заметки все разрастались и разрастались, и понемногу книга стала чем-то вроде смеси из автобиографии и политического манифеста.

По тому, что человек пишет, всегда можно судить о его личности.

Он сентиментален. Он дилетант, часто – вопиюще невежественный. Самоучка, убежденный в том, что «владеет научной истиной» и что «правота его неопровержима».

При чтении текст не производит впечатления даже связности, но у нас есть и другие свидетельства. На Рудольфа Гесса «Моя борьба» производила впечатление Нагорной Проповеди, произнесенной самим Христом, и это чувство разделялось многими.

На заключенного смотрели как на Спасителя – именно так, с большой буквы.

Ho при всем почтении к своему узнику тюремные службы все-таки настаивали на соблюдении каких-то внешних приличий. Доступ посетителей к Гитлеру был в принципе вполне свободным и зависел только от его желания (или нежелания) их принимать, но существовали и тюремные правила. Согласно им, при свидании заключенного – с кем бы то ни было – в камере должен был присутствовать кто-то из тюремной службы.

И это не обязательно был обычный надзиратель. Гитлер вызывал большой интерес, и обязанности «присматривающего за визитом» старшие чины Ландсбергской тюрьмы часто брали на себя.

Обставлялось это с соблюдением всех возможных форм вежливости: дежурный офицер просто садился в кресло, разворачивал газету и делал вид, что ни к чему не прислушивается. Согласно мнению одного из этих надзирателей Франца Хеммериха, не было ни одного человека, который устоял бы перед Гитлером в беседе один на один – такова была сила его личности.

Само по себе это свидетельство мало что стоит.

B конце концов, в тюрьме узника навещали в основном его восторженные поклонники, и какой поклонник устоит перед обаянием «звезды», которой он восхищается? Однако согласно тому же Хеммериху, во всей Ландсбергской тюрьме, от коменданта и до последнего истопника, не было человека, который не был бы убежден в правоте Адольфа Гитлера и в том, что он герой и мученик.

Речи Гитлера в разговорах с его посетителями, по-видимому, близко соответствовали записям, которые легли в основу его книги. Записи делались, как правило, не им самим. Рудольф Гесс не был арестован после путча, но добровольно сдался властям, получил уменьшенный приговор и был помещен в ту же Ландсбергскую тюрьму, в камере неподалеку от той, в которой был заключен Гитлер. Он имел право свободного доступа к своему кумиру, и правила ночного отбоя на них не распространялись – они могли беседовать хоть за полночь. Вот Гесс-то и вел почти всю секретарскую работу – он записывал слова Гитлера, сводил сказанное воедино, редактировал рукопись, обсуждал текст с автором, уточняя его, – и так далее. Кое-что делал в этом смысле и Путци Ханфштенгль – ордер на его арест был отменен, он смог вернуться в Германию и, конечно же, немедленно навестил своего «великого друга». Путци смог посмотреть собранные записки и даже внести пару предложений по тексту, которые были полностью проигнорированы. В тюрьме Ландсберга уже начал осуществляться «принцип фюрера».