К этому времени Миша закончил свой отчет о проделанной работе и лениво спросил: "Вопросы есть? Кто-то желает высказаться?"

"Желаем, желаем!" — закричала моя жена — "Господин Лёва желает высказаться."

И словно в напутствие добавила — "Не бойтесь, все свои. Не разорвут же вас тут."

Вообще-то последняя фраза была слишком оптимистичной и через минуту мы в этом убедились.

Лёва пошел в сторону трибуны. Миша посторонился, жестом приглашая его подняться. Миша нуждался в поддержке простого народа и надеялся услышать какую-нибудь похвалу в свой адрес. Лёва поднялся на трибуну-возвышение, откашлялся и начал говорить то что нашептывал нам пять минут назад. Вначале его мало кто слушал из-за тихого интеллигентного голоса. Кто-то даже крикнул — "Громче!" Потом народ начал прислушиваться. По мере развития Лёвиных мыслей нарастал возмущенный гул переходящий в оскорбительные выкрики. Наконец разобравшись куда Лёва клонит, сходка уже буквально начала скандировать.

"Предатель, вон с трибуны!"

Миша молчал и не вмешивался удовлетворенно переводя взгляд с Лёвы на бушующую сходку. С таким же чувством удовлетворения обычно смотрит тренер по боксу на своего воспитанника, который "мочалит" слабака партнера.

Крики уже перерастали в действия. К Лёве уже устремились разъяренные отказники, желающие стащить его с трибуны. Лёва дожидаться не стал. Ловко, для своих пятидесяти лет он спрыгнул с трибуны и устремился в нашу сторону. Леву преследовали женщины отказницы, за ними едва поспевали их мужья.

Лёва юркнул за наши спины. Его определенно надо было спасать, исполнять свой гражданский долг, тем более что невольным провокатором этого инцидента оказалась моя жена. Мы выстроились в цепь, держась за руки, аля Никулин — Вицин — Моргунов из "Кавказской пленницы".

Слева стоял я, справа моя жена, посередине двое малолетних детей трех и пяти лет. Группа преследователей остановилась перед нами, пока еще не решаясь топтать детей.

"Ну и езжай в свой сраный Израиль!" — орали они, распаляясь все больше — "Сионист поганый."

Никто, ни президент Египта, ни террорист Ясир Арафат, ни король Иордании, ни кровавый диктатор Саддам Хуссейн не ненавидели Израиль больше, чем эта группа евреев. Кстати выехавшая из Советского Союза по израильскому приглашению. Я с трудом представлял себе, откуда взялось столько злобы. Израиль еврей можно недолюбливать, можно с чем-то не соглашаться. Но такое …

Где-то за пол года до отъезда из Советского Союза я попал на посиделки. К каким-то нашим знакомым приехали родственники одновременно из Америки и Израиля.

Вот они и решили устроить пир горой, себя показать, да гостей просветить. Что б люди смогли воочию убедиться, да и получить информацию из первых рук. Родственниками там были — средних лет мужчина из Америки, непонятной профессии, проживающий на Брайтон Бич, а также доктор из Израиля, проживающим в каком-то маленьком городке с названием что-то типа Гуш Цион.

Родственник из америки абсолютно "забил" израильского доктора, не давая вставить ни единого слова. Он красочно описывал все прелести Нью-Йорка, Брайтон — Бич, замечательной русской комьюнити. Русская речь его была густо пересыпана американскими словечками — кар, сосидж, кводэр [автомобиль, колбаса, монета 25 центов]. Незнакомые слова — вэлфэр, гарбидж, фудстэмп [помощь неимущим, мусор, талон на продукты] — приятно ласкали слух. Оптимистичный настрой заражал. Так вот хотелось встать и немедленно ехать.

Абсолютной противоположностью ему был доктор из Гуш Циона. Но этот самый Гуш Цион представлялся нам какой-то провинциальной дырой типа Коростышева. Да и мы сами были доктора из всяких районных поликлиник. Нас этим не удивишь. А вот Брайтон-Бич — это совсем другое.

"Представляете" — вещал новый американец.

"Еду по Брайтон Бич. И на углу с одиннадцатой улицей стоит японский телевизор. Я остановился, погрузил в свой Форд стэйшн вагэн и привез к себе в аппартмэнт. Отлично показывает. Вот в Израиле у вас японские телевизоры стоят на улице?"

"Нет" — честно признавался израильский доктор — "Я телевизор в магазине купил."

"Ну что уж тут говорить." — презрительно продолжал американец, разводя руками — "А у нас, пожалуйста!"

"Вот глядите" — он хвастливо задирал рукав рубашки, демонстрируя свой Rollex с двумя буквами "l" — "Купил за десятку в китайском магазине."

Наверняка Лёвины преследователи бывали на таких вот посиделках. С огромным трудом пробирались они через ОВИРы. Тащили через таможню ценности и отсылали контейнеры за океан. Уже мечтали, что через годик — другой вернутся в Советский Союз, но уже не просто как советские граждане, а настоящими американскими туристами. Войдут в родное КБ и вот так вот, будучи в центре внимания будут раздавать грошовые американские подарки, демонстрировать французские платья и трясти часами Rollex. И вот, на тебе, на пути к сияющей американской мечте стал маленький Израиль, и этот провокатор Лёва — агент мирового сионизма.

Перед нами бесновалась толпа отказниц и отказников. Громко звучали угрозы. Еще секунда и они сомнут нашу хлипкую оборону.

В эту минут мне пришла спасительная мысль.

"Слышите" — закричал я — "Там Миша что-то про пособия рассказывает."

Толпа мгновенно развернулась и работая локтями отказники устремились обратно к трибуне.

"Миша, Миша! Насчет пособий повторите пожалуйста!" — орали женщины

"Какие пособия?" — удивился Миша — "я уже все сказал. Господа, повнимательней. Не отвлекайтесь на всяких провокаторов."

Воспользовавшись передышкой мы бросились бежать.

Не знаю, повлиял ли на Мишу последний скандал, или это был результат действия мишиной оппозиции, которая требовала конкретных результатов работы. Но на следующий день Миша явился с новой идеей.

"Господа, наша борьба с Америкой переходит на новый этап."

"Американским бюрократизмом" — привычно поправил его активист.

Миша, даже не стал извиняться.

"Мы решили объявить голодовку" — продолжил он — "Уже есть группа товарищей, готовых голодать перед Американским посольством. О голодовке мы напишем на наших плакатах и сообщим во все организации."

Потом он сделал паузу и хищно по заговорщически добавил — "Посмотрим, как они там запоют."

Надо сказать что Мишина идея сработала. Америка получила хороший удар под дых. Видимо слово "голод" было чем-то экстраординарным для сытой Америки. В сером здании засуетились. Вскоре из американского посольства вышел седовласый мужчина и сладко-елейным голосом на ломаном русском языке начал упрашивать свернуть плакаты и убраться подальше.

"Все очень скоро решится положительно" — уверял он. Ему никто не верил. "Пол года уж решаете" — слышались недовольные голоса.

Мужчина ушел и вместо него появилась наглая особа лет сорока. Видимо в посольстве решили использовать политику "кнута и пряника". Женщина говорила на чистом русском языке с едва заметным английским акцентом. Она уже угрожала, что если возмутители спокойствия не разойдутся, то и в Америку их никогда не пустят. "А нас